— А вы поешьте, матушки, поешьте, — смиренно потчевал Пронин поминающих.
— Спасибо, батюшка, кушаем, — кланяясь, бубнили старухи. — Хорошая была, дай бог ей хорошее местечко на том свете...
— Вот так бы каждый день... — перешептывались старухи, долизывая яблочный компот из глиняных мисок. — У Скворцова, бают, тоже супруга-то, скоро тово...
Пронин после похорон жены задумался о своем хозяйстве. Но жениться больше не решился. Дела, требовавшие женской руки, возложены были на прислугу Матрену.
У Пронина было ощущение тоскливого одиночества, да и дела его пошатнулись. Сразу как-то не повезло... Хоть он и считал себя увертливым во всяком деле, но Савин оказался увертливее его...
В последнее время Пронин совсем с толку сбился. Куда бы ни сунулся насчет грузов, везде натыкался на Савина, слышал один и тот же ответ: «Нет уж, опоздал, Савину все сдали».
«Вот чертов заколдованный круг... И нет никакого выхода», — думал он. После долгих и тяжелых раздумий выход был найден: пока пароход не сожрал сам себя, надо избавиться от него. И дотянув кое-как до первых заморозков, посудину поставил на зимовку в Соляную Воложку, команду рассчитал, а зимой и пароход продал. Только не этому ненавистному Савину, а свияжской купчихе Камневой, у которой было еще два пассажирских судна.
Но Камневу постигла та же участь, «Нет, теперь не совладать с Савиным, он задушит...» — думала она, и против ожиданий Савина, готовившегося вступить в бой с этой вдовушкой, сама предложила ему купить пароходы. Он и тут немножко поартачился для приличия, а главное, чтобы сбить цену. На ее предложение ответил так:
— Куда мне их, солить, что ли? У меня и без твоих шесть пароходов. Разве только тебе помочь, облегчить положение. Не бабье это дело заниматься пароходами... Сколько цена-то будет?
— Да уж в убытки продаю, семьдесят пять хотела взять.
— Ой, нет, ты и не думай. Вот хочешь по полусотке, красная цена... Другой никто не возьмет.
Так на полусотке и сошлись. И в савинской флотилии появились новые названия: «Крестьянка», «Кондратий», «Игоревич» и «Князь Игорь».
Став хозяином десяти пароходов, Савин не забыл увеличить цену на билеты.
«Вот теперь-то меня никакой пилой не свалишь...» — думал он, подсчитывая капитал.
Глава четвертая
Чилим, проводив Наденьку, все так же продолжал работать и рыбачить. Дни становились короче и серее. Под ногами шумел опавший с яблонь желтый лист. Ночи стали темные и холодные. По утрам протяжно орали пароходы, плутая в молоке тумана. Стаи уток непрерывно кричали в заводях и затонах, улетая, громко курлыкали журавли, нагоняя тоску... У берегов начали появляться закрайницы льда.
«Пролетело лето красное», — думал Чилим. Однажды утром, проснувшись, он увидел, как мороз вышивал на стеклах окон затейливые узоры. Посмотрел на Волгу, а она, точно саваном, покрылась белым льдом.
На второй день Чилим натянул на ватник свой старый азям. С пешней и блесной направился он в луговые озера за Волгу. Долго вечером ждала его мать, часто выходя на задворки, смотрела на Волгу, не идет ли где Вася. Он вернулся уже ночью, в одном ватнике, неся на плече завязанный узлом полный азям красноперых окуней.
- Ты что это, батюшка, так ходишь, — покачала головой мать, — простудишься...
— Жарко еще было. Гляди, сколько рыбы принес... — радовался удачному лову Чилим.
— Куда теперь мы ее? — спросила мать.
— Найдем куда, иди-ка сейчас неси попу, он любит студень из окуней для закуски. Прошлый раз наказывал. — И Чилим начал откладывать в сторонку самых крупных.
— А это куда? — спросила мать.
— Да заморозим...— сказал Чилим, завертывая отложенных окуней в фартук.
Спустя несколько дней Чилим вечером услышал стук в окно.
— Хозяин дома? — крикнул подошедший сотский, скрипя валенками по снегу.
— Дома, — ответил Чилим.
— К старосте иди! — и снова сапоги заскрипели в потемках.
— Вот чего, Василий, — сказал староста вошедшему в избу Чилиму, — я посылаю Митрия в город, на двух подводах, одному не управиться, съезди-ка с ним.
— Можно! Все равно делать нечего, — сказал Чилим, а сам подумал: «Все хорошо, может быть, и ее повидаю...»
Выехали на следующее утро. Одни сани были нагружены замороженными тушами свинины, другие — мешками овса. Все везли на продажу в город. На передней подводе ехал сын старосты. Закутавшись в овчинный тулуп, он посвистывал и чмокал губами, погоняя рыжего рослого мерина. А сзади, стоя на запятках саней и закутывая лицо воротником ветхого азяма, ехал Чилим. Лошади бойко позвякивали новенькими подковами и рубили острыми шипами ледяную гладкую дорогу. Чилим, пришпориваемый крепким никольским морозцем, иногда соскакивал с запяток саней и припускался рысью, обгоняя обеих лошадей.