К великому сожалению Пронина, и земельной управе главного воротилы не оказалось. В канцелярии он увидел писаря со сторожем, игравших в носы. Сторожу, видимо, подвезло на сей раз. Отложив в сторону свою колотушку, он хлестко стегал тремя листиками карт по сморщенному, покрасневшему, курносому носу писаря, отсчитывая третий десяток. Недовольный приходом Пронина, он крикнул:
— Бог подаст! Не прогневайся, дедушка, ей-богу, самим жрать нечего...
— Значит, дожили — ни хлеба, ни табаку, — хихикая, произнес Пронин. — А я вот зачем пришел: слыхал, что здесь земля продается?
— Нет, дедок, хозяин уехал, — улыбаясь, отвечал писарь. — А зачем она тебе, эта самая земля-то? Три аршина, чай, и так дадут.
— Что же, если у меня деньги...
— Вот чего, дедок, на днях хозяин приедет, просим пожаловать, продадим, сколько угодно, — сказал писарь и начал сдавать карты.
— Видимо, придется в обратный, — вздохнул Пронин.
— Да уж, надо полагать, так, валяй засветло, все равно почивать не оставим. Наверное, в лоскутках порядком «бекасов» наплодил...
— Ах ты, незадача какая, — вздыхая, ворчал Пронин, направляясь обратно.
Путь-то был далекий. Вначале он хотел зайти в соседнюю деревню к другу Малинкину переночевать, да передумал — решил идти прямиком в Теньки. Зашел попутно к родничку в овражек, попил холодной воды, размочил кусок черствого хлеба и проворно зашагал дальше.
Медленно надвигался июльский вечер. Солнце одним краем полезло за гору, на западе появилась черная туча; она быстро двигалась и росла, закрывая край неба. А вокруг — ржаное поле шумит густым колосом от ветра, переливаясь волнами. Пестреет черными полосками поле. Дорога свернула к стрелке оврага, заросшего орешником. А туча все росла, быстро закрывая красную полоску заката, точно черным пологом. Пронин вздохнул: «Что это, как сердце заболело? Разве воды лишнего хватил... И зачем пошел в ночь, дождем теперь нахлюпает, укрыться негде..» Молния осветила поле, раскатисто загрохотал гром. Пронин перекрестился и, читая молитву, взошел на заросший полынью бугор межника. Гром грянул еще сильнее. Пронин вздрогнул — оттого ли, что сильно грянул гром, или оттого, что из густой полыни с обеих сторон дороги поднялись два человека:
— Стой! — прошипел голос, и сильный удар чем-то тупым обрушился на голову Пронина. Он очнулся, почувствовав резкую боль в боку.
— Чего развалился поперек дороги? — кричал над ним Ларька Стручков, торговец коровами, держа в руке пистолет. Ему было все нипочем после пирушки в Теньках на базаре.
Пронин застонал:
— Ой, батюшки! — а сам шарил костлявыми руками в пещере.
— Нет, все очистили, мерзавцы...
— Чего очистили, кто очистил? — допытывался заплетавшимся языком Стручков.
— Да вот тут, из травы, какие-то стервецы выскочили, да по башке крепко свистанули, — причитал Пронин, ползая по дороге.
— Постой-ка, мил человек! Голос-то будто знакомый? Ты, Митрий?
— Он самый, — нехотя ответил Пронин.
— Здорово, друг любезный! Как же это ты, батенька, при деньгах и без оружия? Так в дороге нельзя. За мной тоже двое здесь гнались, да вовремя выстрельнул. Вот он, батюшка, спас! — потряс поднятым пистолетом Стручков. — Ну как себя чувствуешь? Идти сможешь? А и вот все пью и буду пить! Ну-ка, Анисим, тащи флягу! — крикнул он кучеру. — Подкрепить надо Митрия. На, пей! Легче будет. Хочешь — поедем ко мне в дом, напою и еще изобью, — шутил Стручков. — Да, положим тут тебе и до дому недалече осталось... Да и грабить-то у тебя больше нечего. Говоришь, все обобрали.. А порядком было?
— Да уж было, — нехотя отозвался Пронин.
— Ну вот было... и сказать не хочешь, — рассердился Стручков. — Тогда черт с тобой! Оставайся, пусть тебя волки сожрут! Айда, Онисим, поехали! — и, ввалившись в телегу, выстрелил куда-то в воздух и запел: «Ехал из ярмарки ухарь-купец!».
Кругом была темная ночь. Зашумел ливень, безжалостно хлеставший Пронина.
Неся воду из речки в баню, чтобы обмыть хозяина, его сожительница Матрена Севастьянова повстречалась со старой знакомой. Завязался разговор о прошлом. Перетряхнув все новости в Теньках, Матрена не упустила случая поведать и о своем хозяине:
— Мой-то старый, пришел на рассвете промокший до ниточки. Как вошел в избу, в грязном кафтане и в лаптищах, так и повалился на пол, как плаха, да так застонал, хоть из дома беги... Знать, с большого перепугу?..
— Да уж, надо полагать, так, ночь-то была — страхи божьи... — покачивая головой, говорила собеседница Матрены.