— Иди-ка, валяй в большой, сегодня Петров день.
— Сию минутку, батюшка, — заторопился сторож, выскакивая на улицу.
— Степаныч, постой-ка! — крикнул поп, — Где это мы с тобой вчера накачались?
— А вы разве не помните?
— Убей бог, ни капли, — зажимая пухлой рукой сморщенный лоб, сказал батюшка.
— В шинке были.
— Как же нас занесла крестная сила?
— Никакой силы. Когда кончилась вечерня, я закрыл церковь и передал вам ключи, а вы сразу ударились вниз, в Подлужную. Я кричу: «Батюшка, батюшка! Вы не туда пошли!» А вы машете рукой: пойдем со мной! А когда обратно в гору шли, вы, чай, разов пять упали, я насилу дотащил вас до дома.
— Ну, ладно, спасет тебя Христос, иди, дуй в большой. А я пойду подлечусь немножко от кашля, да и голосу нет.
Степаныч, взобравшись на колокольню, одной рукой раскачивал язык большого колокола, а другой все хватался за голову.
— Уж так болит окаянная, того и гляди рассыплется на куски. Ну, ладно, потерпим. Только бы до алтаря добраться, я найду там, чем полечиться, бог-то милостив... Може, беленького удастся подцепить для праздничка христова, — успокаивал себя Степаныч, пока густой голос большого колокола звал православный люд под своды церкви слушать слово божье.
— Кажись, батюшка метет рясой по дороге, — выглянув в оконце, замечает сторож.
Приближается батюшка ко вратам храма господня, и Степаныч делает приятный перебор мелких колоколов. Батюшка, видимо, подлечился от кашля и поправил голос. Он весело идет проповедовать.
Церковь наполняется народом, впереди всех Плодущев; он, гордо задрав голову, закручивает в штопор усы. С левой стороны пристава стоит сват Байков, истово крестится и умильно глядит на лики святых отцов. Сзади Байкова на коленях Днищев бьет земные поклоны и тяжко вздыхает на всю церковь.
Ближе всех к амвону стоит толстая попадья, вся в черном одеянии. Ленивым взглядом сытой кошки она следит за своей дражайшей половиной, которая косит заплывшие жиром глазки в сторону клироса, где приветливо улыбается батюшке молоденькая и довольно привлекательная просвирня.
А позади старики и старухи усердно молятся, прося всевышнего простить их прегрешения. Отец Евлампий, возлежа грудью на аналое, читает проповедь мирянам, хитро вплетая в нее жития святых отцов, как они спасали свои души от ада кромешного в труде для хозяина и молитве для бога...
В это время Степаныч, гасивший свечи в алтаре, поддерживая больную голову, размышлял: «О господи, нет ли чем полечиться из батюшкиных запасов, хранящихся в алтаре, на всякий случай от кашля... Господи, благослови, никак белая?» Отхлебнув из горлышка, утер рукавом бороду и, поглаживая под ложечкой, зашептал:
— Вот это уж истинный Христос прошел.
Молящиеся шли приложиться к кресту и облобызать пухлую ручку батюшки. А Степаныч, взбираясь на колокольню, все еще твердил:
— Вот это, действительно, для бога...
Он нацепил на правую ногу веревку от большого колокола, на левую от среднего, а в обеих руках зажал веревочки от пяти мелких колоколов.
Когда он увидел, что народ выходит из церкви, то приступил к заключительному номеру. Вот здесь у него проявилось истинное служение долгу. Такие он выделывал на колоколах мотивы, что можно было идти вприсядку, камаринского плясать. Тут у Степаныча пришло все в движение: он и руками, и ногами работал, и головой притряхивал, и даже прищелкивал языком.
Выходивший последним из церкви батюшка позавидовал дарованиям сторожа. И боясь, чтобы эти чудесные мотивы не потонули в воздухе без всякого внимания, он подобрал повыше свою рясу, намереваясь пуститься вприсядку, да увидел впереди пристава под ручку с Байковым и подходившего к ним Днищева. Днищев поздравил с праздником сватов. Они пошли втроем по празднично подметенным улицам. Пристав приглашал к себе Байкова отобедать и попить чаю. Байков в первую очередь тянул к себе пристава.
— Иван Яковлевич! Ваше благородие! Ей-богу, лучше ко мне! — кричал Байков.
— Как же, Никифор Прокофьевич,— отнекивался пристав.— Меня ждет Александра Федоровна.
— Нет уж, вы идите ко мне! А насчет Александры Федоровны мы похлопочем... Петр Ефимыч! Вы бегите к супруге Ивана Яковлевича и всеми средствами тащите ее ко мне. Да и сам тоже приходи! — крикнул вдогонку Днищеву Байков.
В байковском доме стол уже был накрыт белой, как снег, скатертью. Всякие напитки и кушанья были расставлены на нем.
Пристав, первым переступив порог байковских хором, перекрестил подбородок.
— С праздничком, детки! — поздравил он сидевших за столом дочь и зятя. — Все в церкви, молятся, а вы за столом, безбожники! Наверное, все целуетесь пока больших-то нет?