— А тебя кто? Сколько с подкидышем получил?
— Ты на сходке-то тоже был, почему не взял? Вот тогда бы и сосчитал...
— Что за шум, а драки нет! — крикнул подошедший Катулеев.
— Да вот беднячком прикидывается.
— Мы вечные бедняки и всегда батрачим, — сказал Алонзов. — А вот вы-то не знай, зачем сюда пришли!
Шли вторые сутки, а баржа по-прежнему была пуста. Шпалы лежали на берегу, а грузчики и не думали приступать к работе.
На теньковской колокольне отзвонили во все колокола. Но теньковскому уряднику сегодня не удалось побывать в церкви. После доноса Бадьина об отказавшихся грузить шпалы рабочих у него ум за разум начал закатывать. Стоит он во всеоружии на перекрестке около своего участка, нервно покручивает усы и думает:
«С чего же мне начать? Если поеду на пристань бунтовщиков усмирять, что я смогу сделать с артелью в пятьдесят человек? А кто там собрался? Голь одна, у коих ни кола, пи двора. Поди-ка, потолкуй с ними? Нет, подожду их благородия, там что прикажет, то и начну».
Думая так, он все чаще кидал свой взгляд на дорогу. Глаза Лукича скоро засветились приятным огоньком. На склоне горы показался целый отряд всадников, кативших на рысях в Теньки.
— Слава тебе, господи, сам едет! — произнес он.
Когда стражники, вооруженные винтовками и шашками, с гиком влетели на теньковские улицы. Василий Лукич побежал навстречу ехавшему впереди приставу,
— Здравия желаем, вашбродь!
— Здорово! — мотнув рукой к козырьку, сказал пристав. — Ну как, усмирил на пристани?
— Никак нет, вашбродь! Требуют хозяина.
— Ладно, я им покажу... — грозно сдвинул брови пристав. — Вот чего, Чекмарев! Мерзлякова с Волосянкиным гони мне в подмогу! А сам оставайся здесь, следи за порядком. Остальные за мной!
Цокот конских копыт раздался в тишине теньковских улиц. Пристав, подскакивая в седле, подхлестывал толстой плетью по бокам серого и думал: «В этом деле я имею две выгоды: во-первых — дело государственное, за которое можно получить еще награду, во-вторых - оно же и личное. Кто мне Байков? — пристав улыбнулся.— Тут польза и для дочери».
Чем ближе подносил его конь к берегу, тем зорче он вглядывался в каемку молодых кустарников. Вот уже показались желтые, как вощаные, штабели шпал. Плодущев вдыхал приятный запах луговых цветов и высыхающей дубовины. За штабелями, высоко, белела мачта байковской баржи, под ярко горевшей маковицей колыхался трехцветный флаг. Глядя на него, пристав стал мысленно философствовать. Улыбка проскользнула в выпуклых его глазах: «Вот эта, верхняя, белая полоса - тут восседает сам белый царь... Какое же место я занимаю в этом флаге? Наверное, вон ту полоску, рубец, что скрепляет белую с синей полосой. Кто же занимает синюю полосу? Наверное, митрополиты, архимандриты и всякие чернорясники». Когда взор его опустился на нижнюю, красную полосу, тут в голове пристава все смешалось, он никак не мог понять ее назначения. Вспомнился ему 1905 год, когда он был прапорщиком в Ветлужском батальоне, подавление волнения в Казани. Он почему-то махнул рукой: то ли отгоняя набежавшие мысли, то ли показывая что-то встречавшим его. Лихо подскочив, два усача — урядник Толмачев и стражник Косушкин — помогли приставу выбраться из седла.
«Где же они, эти проклятые бунтовщики?» — думал пристав, изучая опытным глазом поле сражения. Надеясь на свой солидный многолетний опыт, он весь отряд в действие не ввел, а, применяя хитрую тактику, решил поточнее разведать, с кем имеет дело, и только потом уж, по условному сигналу, накрыть врасплох. С этой целью почти весь отряд он оставил в засаде, за густым кустарником ивняка. Сам же он прогуливался по круто-яру, перед окнами трактира, разминая затекшие от езды ноги.
— Здравия желаем вашему благородию! — крикнул выскочивший из трактира хозяин и отвесил низкий поклон.
— А, Чурков, ты здесь? Здравствуй, шельма!
— Чайку не угодно ли вашему благородию? — еще ниже поклонился Чурков.
После выпитой водки, жирной ухи и длинного пути пристава мучила жажда.
— О! Это хорошо придумал! — в восторге произнес Плодущев. — Вот чего, Чурков, в твой клоповник я не пойду, устрой вот здесь, на ветерке, около стенки,
— Слушаюсь, ваше благородие! — крикнул услужливый трактирщик, юркнув в дверь.
Пока пристав курил «Дюшес» и созерцал природу, у стены трактира уже был покрыт белой скатертью стол.
На нем красовался лучший чайный сервиз. Трактирщик, пыхтя и отдуваясь, тащил ведерный самовар, отворачивая от струи пара свое безбородое лицо со вздернутым носом и маленькими глазками.