— Еще чего прикажете? — переминаясь с ноги на ногу, комкал в толстых пальцах полотенце Чурков и заискивающе смотрел в глаза пристава. У него было желание предложить светленькой перед чаем, да строгому представителю властей он не решался, так как этим зельем торговал из-под полы. Пристав, зная об этом, сам вывел трактирщика из неловкого положения.
— Послушай, Чурков, у тебя там не хранится чего-нибудь для себя, перед чаем пропустить? — хитро подмигнул пристав.
— Вчера купил бутылочку для праздничка... — с улыбкой ответил трактирщик. — Налить прикажете?
Пристав мотнул головой. Пропустив приличную порцию, пристав лениво помешивал в стакане чай серебряной ложечкой и поглядывал из-под нависших бровей то на сватову баржу, то на мачту с длинным флагом... Затем взгляд его перекочевал за Волгу, где за высокой гривой вербача шумели серебряной листвой высокие шатристые тополя. Эта сторона была ему знакома, он часто наезжал сюда, даже пробовал здесь охотиться с подсадными утками.
«Куда ни глянь, все тебе улыбается и веселит душу, думал он, осаждая ведерный самовар. — Чем же недовольны эти грязные оборванцы?»
Стоявшие у стола стражник Косушкин и урядник Толмачев заметили перемену и лице своего начальника, насторожились.
— Толмачев! Подай сюда бумагу, присланную Чекмаревым.
— Извольте, вашбродь! — прищелкнул шпорами урядник, подавая приставу письмо. Пристав долго пыхтел, сопел, вытирая толстую шею чурковским полотенцем.
— Вот так я и думал! — воскликнул он, читая донос Чекмарева.
— Сами они не могли дойти, тут замешана посторонняя рука. Слушайте оба! — продолжал уже вслух читать пристав:
«Как сообщает негласный Катулеев, главным заправителем в этом деле Никита Перов. Он как старший артели ведет всех за собой, а им руководит Алонзов, это очень темная личность, и вот почему... по словам этого же негласного, у Алонзова, прошлой зимой, тайно проживал целую неделю «политический волчок», они, видимо, снюхались и отсюда результаты происшествий»... — Понятно, — с расстановкой произнес пристав, свертывая бумагу, и крикнул: — Косушкин!
— Я, вашбродь! — вытянувшись и тараща глаза на пристава, откозырял стражник.
— Притащи сюда Перова!
— Слушаюсь, вашбродь! — чеканно повернулся и торопливо зашагал Косушкин в направлении кустарника на крутояре, около которого сидели, ничего не подозревая, грузчики в ожидании хозяина. Они смотрели на бушевавшую от сильного ветра Волгу.
— Гляди, гляди! Ну, теперь шабаш, крышка, пропали! — кричали грузчики, глядя на маленькую лодку, которую швыряло волнами на средине Волги.
— Бойко двигается, видимо, не робкого десятка! Решился ехать в такую бурю.
Лодка то проваливалась между крутых волн, то снова выскакивала на гребень волны, осыпаемая брызгами от ударов весел.
— Не разглядишь, Тимоха, кто едет? — спросил Перов.
— Чилимка! Вчера уехал на ту сторону с черной снастью, — глядя на подплывавшую все ближе к пристани лодку, сказал Алонзов.
— Ребята! — вдруг крикнул Ярцев.— Фараон-то сюда давит...
Косушкин шел быстро и в такт своего шага стегал нагайкой по высоким стеблям коневника, отсекая длинные зеленые листья.
— Кто здесь Никита Перов? — громко спросил он,, отстегивая крышку кобуры револьвера.
— Это буду я, ваше благородие! — улыбнувшись, пошутил старик.
— А ну-ка, пошли! К их благородию!
— Куда это? — спросил Перов.
— Вот туда, к трактиру! — указал плеткой стражник.
— Нет, благодарю, я с ним не знаком, да и говорить нам не о чем. Мы ждем второй день хозяина, вот с ним и поговорим.
— Я приказываю! — топорща усы, громко крикнул Косушкин.
Грузчики один за другим начали подниматься и окружать плотной стеной Перова с Косушкиным. Молчаливые, с загорелыми, угрюмыми лицами, они глядели на стражника таким взглядом, каким встречают выползающую из норы змею. У Косушкина от этого взгляда начался зуботряс. Он, зажимая кобуру револьвера, стал выбираться из толпы. На обратном пути Косушкин уже не стегал по коневнику плетью, а думал: «Как же я доложу их благородию? Это не так легко взять за бороду Никиту... Они ведь на куски разорвут».
В это время дал свисток савинский «Кондратий», подваливавший к пристани. Косушкин, выпрямившись и держа руку под козырек, рапортовал приставу:
— Вашбродь! Он не изволит идтить! Мне, грит, нечего делать с ним, то есть с вами!
— Ладно, стой тут! Значит не сумел? Еще говоришь, я — Косушкин, участник пятого года... Плохо, братец.