— Сколько же все-таки надо?
— Дело, конечно, ваше, хозяюшка, я насильно ничего не прошу, я только приехал предложить свои услуги, помочь от доброй души.
Алонзова задумалась. Ей было жаль отдавать деньги, а еще больше жаль было мужа. «С голоду не умрем, только бы он вернулся», — подумала она и решила: «Видимо, узелок придется развязать, как пришли, так и ушли...»
— Вы уж, пожалуйста, постарайтесь совсем его освободить.
— Хорошо, хорошо, хозяюшка, употребим все знание и силу... — кривя в улыбке тонкие губы, произнес он, затискивая в портфель вместе с толстой книгой толстую пачку кредиток. — Это прокурору, пожалуй, хватит.
— А что для судьи и присяжных — придется в другой раз заглянуть, по ходу дела будет видней...
— Вы себе-то не забудьте отделить частичку, — советовала Алонзова.
— Нет, что вы, хозяюшка, разве мы для этого учились, чтобы бедных обижать. Грошика не возьму... Это наш долг — помогать бедным и трудную минуту.
Алонзова только тяжело вздохнула и смахнула набежавшую слезу. «Вот еще какие добрые люди на свете есть...» — подумала она.
— Ну-с, вот что, хозяюшка, забыл, — заторопился Брындин, — возьмите мой адресок. Если вздумаете повидать мужа, то приезжайте. Мы там люди свои, все устроим...
Низко раскланиваясь и прижимая руку к сердцу, «добрый защитник бедных и несчастных» вышел из лачуги. Весело крутя крючковатой палкой, он направился к пристани.
Спустя несколько дней Наталья Сергеевна еще пуще загрустила: «Вдруг да не найдут подходящую статью, засудят мужа на каторгу или того хуже... — думала она. — И в самом деле, надо съездить в город узнать, как идут дела у адвоката, а также справиться о здоровье мужа».
Но в город поехать ей так и не удалось. В начале августа, убитая горем, она и сама сильно заболела.
Глава десятая
Пыхтя и окутывая клубами пара и дыма длинный состав теплушек, паровоз мчался на Дальний Восток.
— Ну, как, Ефим, насовали? — спросил Чилим, присаживаясь на нижние нары и пряча в угол котомку с пожитками.
— Видать, и тебя потчевали... — сказал Ефим, зло плюнув па стену.
— Да не без этого, — улыбнулся Чилим и начал смотреть в щель неплотно прикрытой двери на пролетавшие мимо телеграфные столбы.
— А ты не порть стену-то! — крикнул унтер Бабкину и начал набивать трубку махоркой. Затем неторопливо разжег ее и принялся усердно посасывать, важно покручивая рыжие прокопченные усы. — Тут вам не дом родной, а служба царская, — продолжал как бы про себя унтер. — Тут, брат, считай, что головы у тебя нет, хотя она и есть. Заметь, что ты размышлять не должен. Есть начальство, которое за тебя размыслит... На вопрос ты должен отвечать быстро, отчетливо: Так точно! Никак нет! Слушаюсь! Вот, весь твой разговор.
Чилим молча слушал напутствие старого дядьки, а тот продолжал:
— Вас научат всякие проходимцы и сами не знаете, чему... На что это похоже? Не хотим ехать... Нет, брат, коли штык наставят в грудь, поедешь. А вот присягу, примешь под святым крестом, тогда гляди... Там тебе и карцер, и губвахта, и всякая штука...
— Сами узнаем, чего нам рассказывать бабушкины сны, — бросил Бабкин.
— Ты молчи да слушай, когда начальство говорит, строго заметил дядька.
Сизый дым махорки, острый запах прелых ног и онуч, первача заполняет тесно набитую теплушку.
На станциях звонко выкрикивают торговки:
— Дешевые каленые орехи, кедровые!
Новобранцы заняты кто чем: тот щелкает орехи, тот спит, иные сражаются в карты, а другие ведут тихую беседу, мешая с былью небылицу. И так проходит весь длинный путь. Лязгнули буфера, последняя остановка. Раздались крики команды:
— Вылезай!
Выгрузились и нестройной толпой с котомками и ящиками явились в казармы. Унтер, сдавая команду, не забыл отметить в списке жирной скобкой фамилии Чилима и Бабкина. Он собственноручно вывел рядом с их фамилиями: «Эти личности темные и весьма ненадежные. Старший унтер Ведрин».
Обмундировали, как положено было новобранцам, во все старое. Сквозь дыры в шинелях видны были мундиры.
— Хорош! — улыбнулся Бабкин, глядя на Чилима, примерявшего бескозырку.
— На себя-то погляди, тоже на каторжника смахиваешь, — заметил Чилим.
— Чего тут рассуждаете! — подскочил взводный, сжимая кулаки. — Марш за углем, печки топить! Полы мыть!
С первого дня Чилим не выходит из наряда.
С брусьев спрыгнул не так, как умеет дядька Чубаров, — наряд заработал. Честь отдал не по форме — опять в наряд, а на словесности совсем беда.