— Сколько тебе приботали? — спросил Чилим.
— Пятерку. Это бы черт с ней, да только Дуську-то больно жалко. Эх, и девка была... — вздохнул Веретенников. — Ждать обещалась.
— Жми, ребята! — крикнул Чилим и тихо добавил: — Бобик подходит.
— Поживей! — крикнул конвойный.
Пока работали на втором участке, на первый уже привезли инструмент и взрывчатку.
В помощь подрывнику начальство назначило Чилима и Веретенникова. Подрывник держит сожженное напарье, а Чилим с Веретенниковым бьют кувалдами. Потом вычищают из отверстия щебень и, засыпав заряд, снова забивают отверстие, оставив узкую скважину для фитильной спицы. Конвойные гонят всех в укрытие, за скалы, подрывник горящей головешкой дотрагивается до фитиля и тоже прячется. Земля под ногами вздрагивает, раздается оглушительный грохот — и часть скалы валится в воду, выбрасывая тучи брызг.
— Ура! — кричит офицер и тут же выгоняет всех скатывать остатки взорванной скалы.
Приехавший подрывник, проработав неделю, был переброшен на другой, более важный участок, а подрывное дело осталось за Чилимом. Работа шла и у него неплохо, если бы не случилось несчастье. Как-то Чилим поджег фитиль, но взрыва не последовало.
— Должно быть, спичка отсырела, — сказал Веретенников. — Надо бы добежать и взглянуть.
— А если взорвет?
— Ну, что ж, — улыбнулся Веретенников, — другого жениха Дуся найдет...
— Нет уж, лучше я сам, — сказал Чилим.
— Беги! — подтолкнул его конвойный.
Чилим пробежал шагов двадцать и, оглушенный взрывом, покатился под откос.
Левая рука, повыше локтя, болталась у него как на веревочке. Когда разорвали мокрый от крови рукав, то увидели торчащий наружу обломок кости. Чилим потерял сознание. Так и отправили его на лечебный пункт, где фельдшер сделал перевязку, а потом перевезли в иркутскую тюремную больницу.
Месяца через три, когда тюремное начальство в присутствии врача проверяло больных и снимало с довольствия умерших, увидели в списке фамилию Чилима.
— Что с ним делать? — спросил надзиратель.
— Хорошо, если на своих ногах доберется домой, — ответил врач, — а то и в дороге может...
— Почему же? — не понял надзиратель. — Рука затянулась.
— Собственно, это уже не рука...
— Ну пусть и одной работает.
— Нет, — не соглашался врач. И, наклонившись к надзирателю, шепнул ему: — Легкие-то у него...
— Понятно, — сказал надзиратель и вычеркнул фамилию Чилима из списка, сняв его с тюремного довольствия.
Начало августа 19О5 года. Федора Ильинична вышла из своей лачуги и присела на край завалинки в ожидании Васи. Он с утра еще ушел в затон удить окуней, Поглядывая вдоль улицы, она услышала свисток савинского парохода, подходившего к пристани. Этот заунывный гудок напоминал ей далекое прошлое. Когда она была еще девушкой, то, услыхав гудок, бежала встречать пароход, на котором служил ее отец лоцманом и всегда что-нибудь привозил — или гостинцы, или обновку. Позднее, когда была молодушкой, бегала встречать мужа, шли они домой всегда веселые и счастливые. А теперь — одна-одинешенька, и некуда голову приклонить...
Тяжело вздохнула Ильинична, вытирая ладонью слезы на впалых щеках.
Громкий кашель невдалеке вывел ее из задумчивости. Она увидела подходившего человека в серой со множеством заплат рубахе, с заправленным под веревочный поясок левым пустым рукавом.
— Здравствуй, старуха! Вот и я, — хрипло произнес он, силясь выдавить улыбку, — Чего же плачешь? Али не рада?