— Кто подал команду открывать огонь?
— Я сам, вашскородие!
— Как фамилия?
— Наводчик Гребцов.
— Я тебе покажу, сволочь, как без команды стрелять! — кричал взбешенный офицер.
— Виноват! Вашскородие! Только два снаряда испортил, — стоял во фронт перед офицером Гребцов.
А через несколько дней Чилим снова встретил знакомых артиллеристов:
— Ну как вашего Гребцова, наверное, крестом
наградили?
— Наградили, только осиновым...
- Как, за такую-то меткую стрельбу?
— За стрельбу-то похвалили, но за то, что самочинно открыл огонь, — полевой суд судил, — заключил артиллерист и добавил:
— У нас так: тебя лупят в хвост и в гриву, а ты не моги.
Пехотинцы тужили:
— Жаль повара. Кашу больно хорошую варил.
Вскоре в третью роту пришла новая кухня, а поваром был назначен Грудень. Солдаты первого взвода, провожая Грудня на кухню, наказывали:
— Помни, Грудень, если будешь плохо кормить, так и знай, каждый день тебе будет...
— Там побачимо, — ворчал Грудень.
В первый же день досталось новому кашевару:
- Ить как ловко, сволочь, пихнет затылком поварежки все сало назад, и тебе ни жиру, ни мяса — плеснет одной воды, Ладно, все равно ночевать придет...
Только успел вернувшийся Грудень поставить котелок, набитый до краев кашей, как накинулись на него пятеро.
— Валим! — кричал Крицкий. — Вот теперь побачимо. Сколько, братва, вдарить? — спрашивал Крицкий, сидя верхом на Грудне.
— Бей! — кричали солдаты, держа распластанного на земле кашевара.
Крицкий бьет и приговаривает:
— Это за суп, а это за кашу.
Весь взвод собрался на потеху. Кашевар вскакивает, отряхивается и, ругаясь, идет на отдых.
— Завтра поглядывай! — кричат ему вслед одновзводцы.
Недолго полк отсиживался в резерве. Вскоре начались передвижка по фронту, и в одну темную ночь часть где служил Чилим, заняла передовую линию окопов.
Забрезжил рассвет. Легким ветерком всколыхнуло и прогнало туман. Солдаты увидели, что сидят на берегу Двины. На бугорке противоположного берега, вырисовываясь из поредевшего тумана, появился человек и чисто по-русски крикнул:
— Сибиряки! Поздравляю с новосельем!
— Вот, сволочи, уже узнали... А ну-ка я его спахну, — поднимая винтовку, проворчал Чилим.
— Отставить! — услышал он команду ефрейтора.
Чилим бросил винтовку на бугор глины и принялся вычищать грязь со дна окопа, размешанную, как кисель, солдатскими ногами. Вычистил окоп, углубил, сделал и в стене углубление, чтоб можно было спрятаться от непогоды и пуль.
На фронте было продолжительное затишье. Но это не радовало солдат. Они знали, что после всякого затишья наступают бури... Первый день прошел в томительной тишине, а вечером начала бухать полковая батарея и где-то неподалеку на левом фланге залился пулемет.
Над берегом и водным пространством яркими звездами начали взмывать ракеты. Чилима позвали в блиндаж, укрепленный в несколько рядов толстым накатником. Там уже толпилось несколько унтер-офицеров. При тусклом огоньке огарка сальной свечи на приткнутой к стене доске ротный, развернув карту, что-то задумчиво толковал прапорщику Чеклееву. Чилим услышал:
— Пойдешь сам, возьми надежных, сильных людей, чтоб сразу смял, скрутил и обратно...
Чилим догадался, что речь идет о «языке». Взводный поманил пальцем Чилима и тихо сказал, кивнув голо-вой в сторону Чеклеева:
— С их благородием пойдешь, ты ведь лодкой хорошо можешь управлять?
— Так точно! — улыбнулся Чилим. — Родился на Волге.
— Такого им и надобно... — А сам думал: «Иди-ка вот, там тебе свернут храп...»
Каленов еще с Харбина хотел расквитаться с Чилимом, да случая не было.
Артиллерийская стрельба притихла, пулемет замолчал, только редкие вспышки ракет нарушали безмолвие и тишину темной сентябрьской ночи. Из крытого толстым накатником блиндажа вышли семь человек и исчезли в темноте. Впереди шел прапорщик Чеклеев. Ползком перевалили бугор и пробрались к лодке, скрытой от неприятеля. Тихо погрузились и быстро переправились на противоположный берег. Лодку оставили в кустах, под присмотр ефрейтора Барсукова и вшестером поползли к окопам противника. Впереди был Заваляй, за ним Наумов и, третьим — Чилим. Передвигались медленно, осторожно, с выдержкой. Уже почти достигли неприятельских окопов, — проволочное заграждение начало мелькать в глазах, — но Заваляю не повезло... Наскочил на фугасную мину. И Наумовца уложило наповал. В воздухе зачастили ракеты, начал поливать пулемет. Долго отлеживались в сухом бурьяне. Тут уж стало не до языка. Прапорщик повернул обратно. Ползли, чуть поднимая головы. Только двоим удалось добраться до лодки. Барсуков лежал, прижавшись ко дну лодки.