Свои деньги римские нувориши тратили на различные предметы роскоши: тонкой работы ковры, серебряную утварь с орнаментом, резную мебель, драгоценности из золота, серебра и слоновой кости. Результат притока этих материальных ценностей беспокоил некоторых бдительных сенаторов. Еще в 195 г. до н. э. Катон Старший предупреждал коллег: «Мы забрались в Грецию и Африку, наполненные всеми соблазнами порока, и прибрали к рукам сокровища царей… Боюсь, что не столько мы завладеем ими, сколько они нами»[17]. Каждые несколько лет Сенат пытался обуздать эту хвастливую демонстрацию богатства, но вводимые в результате ограничения никогда не выполнялись и проходили незамеченными: «по роковому стечению обстоятельств, народ Рима в тот самый момент приобрел вкус к пороку и получил привилегию ему попустительствовать»[18].
Но вся эта история сказочных богатств, ведущих к моральному разложению, касалась лишь небольшого количества знатных семей, контролировавших военные трофеи. Для большинства римских граждан завоевание Средиземноморья означало не процветание, но лишения. На заре республики служба в легионах не имела никакого отношения к способности гражданина заботиться о своей собственности – войны всегда велись недалеко от дома, сооседствуя с периодами сева и сбора урожая. Но когда Пунические войны, продолжавшиеся не один год, рассеяли легионы по всему Средиземноморью, граждан набирали в войско для участия в походах за тысячи миль от родных краев. Из-за этих бесконечных войн семьи из низшего сословия несли на себе «бремя воинской службы и нищеты»[19], а принадлежавшая им земля впадала в состояние крайнего запустения. По возвращении домой демобилизованному солдату, чтобы восстановить землю до прежнего плодородного состояния, чаще всего требовалось время, деньги и силы, которыми он, как правило, не располагал.
Состоятельные знатные семьи еще больше усугубляли резкое деление на богатых и бедных. Подыскивая, во что бы вложить недавно обретенные капиталы, они обнаруживали тысячи заброшенных наделов, которые только и ждали, чтобы их подобрать. Иногда обнищавшие семьи продавали их с охотой, радуясь получить хоть что-то за землю, работа на которой теперь стала для них роскошью. Но упрямцев зачастую можно было вынудить отказаться от земли лишь угрозами. А когда эти небольшие наделы, недавно перешедшие к новым владельцам, слились воедино, образовав участки значительно большей площади, аграрный ландшафт Рима изменился – на смену мелким, независимым крестьянским хозяйствам пришли крупные владения, которые контролировали немногочисленные семьи.
Положение этих обездоленных граждан, вероятно, не было бы столь плачевным, получи они возможность работать на этих коммерческих предприятиях. Но непрерывная череда победоносных войн за пределами страны обеспечила приток рабов, хлынувших в Италию сотнями тысяч. Те самые знатные семьи, которые скупили землю, стали покупать рабов для работы в своих широко разросшихся владениях. Спрос на свободную рабочую силу упал в тот самый момент, когда бедные римские семьи согнали с их земель. Как отмечал по этому поводу историк Аппиан, «таким образом, несколько человек чрезвычайно обогатились, в то время как остальное население Италии ослабело под гнетом бедности, податей и воинской повинности»[20].
С экономическими реалиями Тиберий в жизни впервые столкнулся достаточно рано. Если верить памфлету, сочиненному впоследствии его братом, «во время поездки по Тоскане Тиберий наблюдал нужду ее обитателей, в то время как землю возделывали, равно как и ухаживали за стадами, варвары-рабы»[21]. По мнению Гая, именно в тот момент Тиберий впервые всерьез осознал необходимость проведения экономических и социальных реформ. Эта сомнительная история наверняка представляет собой эпизод искусной пропаганды, но в то же время указывает на то, что бедные семьи были лишены традиционного для них уклада жизни, игравшего для них первостепенную роль.
Некоторые из таких граждан, оставшихся не у дел, отправились в города в поисках наемного труда – единственно чтобы обнаружить, что рабы монополизировали этот рынок и там. В итоге большинство оставалось в родных деревнях, образуя новый класс безземельных крестьян, продолжавших работать на своей земле, но в роли уже не владельцев, а нанимателей и испольщиков. Новым землевладельцам такое решение было по душе – крестьян-арендаторов можно было использовать для выращивания низкорентабельных зерновых, а рабов приберечь для получения урожая более прибыльных культур, таких как оливки или виноград. У землевладельцев, склонных к политике, был дополнительный стимул бороться за аренду земли, ведь крестьяне оставались их клиентами, голоса которых учитывались в собрании. Эта новая порода арендаторов-крестьян была навсегда привязана к своим землевладельцам, и выход из этой ситуации мог предложить только кто-то со стороны.