— Да, два доллара. И я проверила остальные карты. Ни одна не действительна, — заявила официантка.
Я заглянул ей за спину, рассчитывая увидеть свою учительницу испанского мисс Рамзи. Она бы выручила меня из этой переделки. Но за ее столиком уже сидела пожилая пара. Похоже, свидание оказалось коротким.
— Разрешите мне позвонить… отцу.
Но в кафе уже входил офицер полиции, за ним следовал еще один. Взяв мой бумажник из рук официантки, он достал из него водительское удостоверение:
— Выдано в две тысячи восьмом году? Интересно. А выглядит как настоящее. Профессиональная работа.
Это потому, что мои документы и в самом деле настоящие. А вот когда у меня закончились наличные?
Полицейский, державший мой бумажник, зло взглянул на меня и обратился к менеджеру:
— Мы забираем его. Без наркотиков тут вряд ли обошлось.
— Обычно так и бывает, — согласился тот, кивая головой.
— Судя по этому бумажнику, набитому фальшивыми документами, он наверняка сам принимает и распространяет их, — заметил полицейский.
Его усмешка вывела меня из себя, и я снова не удержался:
— Конечно, наркодилерам очень нужны поддельные документы, срок действия которых начинается только через год.
— Самонадеянный придурок, — пробормотал он себе под нос.
Я попытался уйти, но второй полицейский преградил мне дорогу, а тот, у которого был мой бумажник, схватил меня за руки и защелкнул на запястьях наручники. Я вскипел от гнева и попытался вывернуться.
«Не делай себе хуже, — мысленно произнес я. — И не пытайся прыгнуть в прошлое». В итоге я все равно вернулся бы сюда, а мое бессознательное состояние только подтвердило бы их версию о том, что я наркоман.
Все, кто был в это время в кафе, наблюдали за тем, как меня вывели за дверь и усадили в патрульную машину. Неужели это самое плохое, что могло со мной случиться?
Похоже, что нет. Ведь теперь мне придется звонить отцу и просить его внести за меня залог. А ведь он чуть не задушил меня в две тысячи третьем году. Вот это будет умора!
— Эй, Майер! Тут кое-кто хочет тебя видеть, — крикнул мне полицейский. Я протер глаза и сел. Похоже, я уснул прямо на скамье в камере. В моей тюремной камере, я ведь опасный преступник. Или безответственный путешественник во времени, не обеспечивший себя необходимыми документами, подлинность которых не вызывала бы сомнений.
Шаги, гулким эхом разносившиеся по коридору, становились все ближе, и на меня один за другим накатывали приступы тошноты. Я не знал, как отреагирую, когда снова увижу отца. Даже если не брать в расчет мои подозрения относительно его работы в ЦРУ и его попытку задушить меня, я бы все равно нервничал, если бы Кевин Майер — генеральный директор компании, собирался внести залог и освободить меня из тюрьмы. Особенно если это был не совсем я. Увидит ли он разницу?
— Если вы не возражаете, я бы хотела поговорить с мальчиком перед тем, как вы его отпустите, — раздался женский голос с противоположной стороны большого помещения.
Можно не сомневаться — это не мой отец.
— Как пожелаете, — ответил полицейский и, подойдя поближе, открыл дверь моей камеры.
Сначала я увидел обувь незнакомки: высокие черные сапоги, доходившие практически до колена. Она была одета в короткое черное платье, а ее кожа по цвету напоминала карамель. Может быть, эта девушка — адвокат? Хотя она приблизительно моего возраста. Слишком молода, чтобы быть адвокатом.
Каблуки застучали по полу камеры. Гостья не улыбнулась — я вообще не дождался от нее какого-либо дружеского приветствия. Она встала напротив меня, скрестив руки на груди, и ждала, пока полицейский выйдет.
— Послушай, малыш. План таков: я вытаскиваю тебя из этой дыры и везу домой, и там ты рассказываешь мне обо всем, что натворил в последнее время. У меня большой список вопросов. Но в этом заведении не вздумай ничего говорить, понятно?
— Гм… а ты кто? — поинтересовался я.
— Мисс Стюарт, — ответила она с самодовольной усмешкой.
— Мисс Стюарт? Сколько же тебе лет? Двадцать?
Ей и этого не дашь. Скорее, лет восемнадцать или, возможно, девятнадцать. Что-то здесь было нечисто, а в моем положении вообще не стоило никому доверять. Даже если это означало, что я останусь запертым в камере. В принципе это уже неважно, ведь две тысячи седьмой год — это и так тюрьма для меня.
— Да, я не люблю представляться по имени, — заявила она.
— А где мой отец? Я оставил ему сообщение.
Она порылась в сумочке и, достав лист бумаги, протянула его мне. Это была факсимильная копия, но я все равно узнал почерк отца.