Когда же появлялся бесшумный, как привидение, мобиль – на лице Анхеля, словно трещинка в центре фарфоровой тарелки, расползалась улыбка. Анхель усаживался в транспортёр и, постукивая по коже подлокотника хрупкими пальцами флейтиста, вдыхал мятный освежитель салона. Его попутчики сонно качались под звяканье музыки-релаксанта, призванной снять рабочий стресс.
При нужной остановке Анхель покидал эргономичное кресло и, сверкая зубами, что блистали похлеще сказочных фей, степенно сходил на тротуар. Домой Анхель возвращался исключительно-запутанным, но всегда неизменным маршрутом. Не гнушался мест, где не было фонарей, и смело шагал в тихие, тёмные, точно полные воды, переулки.
Впрочем, разве у него были основания бояться?
Нет, нет и ещё раз нет.
На площадях было опрятно, в переулках – чисто. Никаких мусорных баков, что, бывало, смердели вслед прохожим в старые, недобрые для Анхеля, времена. Под ногами не шныряли облезлые крысы, не мяукали тощие охотники-коты. К подошвам не липли использованные прокладки…
На протяжении пути то тут, то там приятно мерцали автоматически восполняемые, чудо-аппараты. У каждого – непрозрачные стенки цвета парного молока. В каждом – бесплатные дары: аптечка первой помощи, тюбик геля-дезинфекции для рук… здоровый и компактный ужин на одну персону, кулер… и экран для связи с Анхелями. Узрел на улице нарушение Порядка, испугался чего-то неистреблённого, старого – шепни это в динамик и войди! Здесь ты сможешь сообщить о нарушении в комфорте и покое. Здесь ты сможешь помочь Параисо и исполнишь закон.
Анхель ни чуточки не волновался. Ведь это был его город – вылизанный, оцифрованный… Великолепный.
И это не считая личного оружия.
Поэтому он столь беззаботно шествовал домой, поэтому так небрежно опускал на мостовую трость, таившую в себе убийственное, световое жало.
…И поэтому так резко остановился, когда на его лакированную, идеальную в своей чистоте туфлю, упал замызганный, сальный клочок.
А за клочком последовала расплата.
Среброволосый Анхель ещё успел разглядеть на бумажке отвратительную, многоногую тварь, что будто плясала под трёхзубчатой короной, ещё успел, поняв этот знак, исторгнуть негодующий вопль – но минуты были сочтены. Минуты хохотали и верещали, точно безумная кукушка, когда чистый воздух вдруг обернулся спёртым и гнилостным.
В переулке стояли уже двое.
Вскидывая перед собой трость, скаля зубы в яростном рыке, Анхель увидел, как чудовищная, несуразная фигура, словно сотканная из тысяч, миллионов старых вещей и лоскутков, из того, что он так любил уничтожать, угрём ускользает от удара и бросается навстречу.
На шее сомкнулись горячие руки, из горла вырвался было крик…
Сотни, тысячи, миллионы старых вещей, людей и зданий.
Круговорот истреблённого, стёртого из жизни за всю его жизнь, последний раз мелькнул перед глазами.
Крик…
…И хрип. Тихий-тихий хрип.
Руки, что стискивали тонкое, холёное горло, брезгливо разжались, и тело мягко ударилось о мостовую.
– Прощай, ангелок. Не поминай лихом, – улыбнулся Блошиный король, отступая в темноту.
***
Он скользил по коридору, широко, словно для объятий, раскинув руки. Пальцы касались потрёпанных корешков, приветствуя каждую книгу на древних, тронутых патиной пыли полках. Всякий томик в этой библиотеке хранил дыхание, отпечатки и мысли людей, чей ум ещё не был развращён цифровизацией. Всякая вещь в этом доме – будь то молочник с некрасиво отбитым носом или акварельный, в лишае плесени, холст – хранила в себе запретное и былое…
Блошиный король скинул мантию из лоскутков на пухлое, потёртого бархата, кресло. Мимоходом, одной рукой, сыграл короткую мелодию на кособоком рояле. Подмигнул девочке на портрете – огромные, чёрные, как зев колодца, глаза, нездорово-бледная кожа… Пронеси его в центре Параисо – гордо, точно знамя, – и мигом угодишь прямиком в сумасшедший дом.
В левой стороне груди будто щёлкнуло. Следом завозилась, заёрзала игла-боль.
«Дряхлеешь, Ваше блошейшество, – мрачно усмехнулся Король. – Теряешь силу, чёртова заводная игрушка…»
Крепко сжатый кулак помял, помассировал место у сердца. Потом опустился. Дело не ждёт.
Лавируя меж столиков и полочек, заваленных тем, что кто другой назвал бы гадостью и хламом, Король добрался до центра комнаты. Здесь, на тумбе, похожей на сморщенную ногу слона, покоилась удивительная вещь, которой просто не могло быть в этом доме.