— А что именно не нравится? Ты не хочешь сделать всех людей счастливыми?
— Мне не нравится, что вы желаете всех заставить быть счастливыми — а заставить быть счастливыми невозможно. Еще мне не нравится, что вы — точнее ваши вожди — сами определяют, что значит быть счастливым, а ведь у каждого человека счастье выглядит по-разному. А пуще всего мне не нравится, что вы всех, кто хочет иного, нежели предопределенного вами, счастья, считаете врагами, подлежащими уничтожению.
— Мы так не считаем!
— Я говорю лишь то, что ты мне объяснял. Но ты все же неуч, возможно, что и объяснял что-то неверно.
— Ну… может быть. Я думаю, что тебе нужно будет почитать работы товарища Ленина, у него обо всем этом правильно написано.
— Тогда давай договоримся так: когда мы всех интервентов выгоним к псам и предателей уничтожим, то ты мне нужные ваши книги принесешь. Я их прочитаю, подумаю, и мы продолжим наш разговор. А пока нужно врагов изничтожать, и мы этим и займемся. Вместе займемся, только ты, неуч, все же слушай мои команды. Я-то хоть и горный, но подполковник, двенадцать лет науки инженерные и военные постигал… даже больше: бабка меня стрелять еще в пять лет научила.
— Подполковник? А воюешь за нас…
— Я присягу России давал, за Россию и воюю. А что подполковник… может и полковник уже: по выслуге-то меня, пожалуй, и генералом жаловать впору, но… Позже разберемся.
Подполковником Николай Павлович решил себя считать просто потому, что указ о жаловании его майором Николай (царь) подписал в его присутствии, просто дату не проставил — но рудник-то он успел заложить! А так как звание, как он выяснил, отменили и всех майоров назначили подполковниками, то считать так он был совершенно вправе.
Что же до созданной им пробки на дороге, то ее растащили спустя неделю, причем способом, который Николай Павлович все равно счел совершенно дурацким: в Чите на насколько паровозов вокруг котлов поставили щиты из толстого котлового железа и «подранков» утащили в депо на ремонт. А дурацким он это решение счет потому, что из-за сильно потяжелевших паровозов составы от Верхнеудинска до Петровского завода приходилось теперь таскать на тройной тяге…
Однако пробка на дороге дала один довольно существенный «положительный эффект». Для Николая Павловича положительный: пассажирские поезда (которые, несмотря на войну, ездили практически «по расписанию», останавливались почти две недели на станции Хилок, а дальше народ добирался до разъезда Кижа на перекладных. И народу туда и обратно перемещалось довольно много — так что Николай Павлович в сопровождении трех бурят (выступавших в качестве «провожатых носильщиков») спокойно доехал до Хилка, а оттуда — уже на поезде — и до Читы. По документам (честно украденным в комендатуре Верхнеудинска) он был «германским инженером из Циндао». Европейский костюм ему сшил (точнее, перешил из готового) тамошний же портной. Под дулом пистолета перешил, всего за пару часов, но — получив за работу золотой червонец — горячо звал его «приходить еще» и обещал, что костюм любой он ему «за день построит», причем «лучше любого аглицкого». А за два рубля серебром (причем рубли Николая еще Первого) с радостью подогнал по фигуре и отличную сорочку из белого атласа — и это австрияк, неведомо как занесенный в столицу Заьайкальской губернии, получил «сверх оговоренной магазинной цены» (пугающей, откровенно говоря — если не учитывать, что она указывалась в сибирках).
Внешний вид (и документ) особых подозрений у американцев, охраняющих дорогу, не вызвал. А короткое путешествие получилось удачным. Причем гораздо более удачным, чем он предполагал поначалу. Потому что целью он ставил лишь добраться до Читы без особых проблем — и это-то оказалось выполнить нетрудно. А вот дальше…
В гостинице он сразу завалился спать (поскольку несколько раз сказал проверяющим документы, что «совершенно измотался во время поездки на лошадях и просто мечтает выспаться» — и, хотя американцы на «белых людей» вообще внимания не обращали, японцы очень плотно опекали каждого приезжего), а на следующее утро, позавтракав, отправился на вокзал и приобрел билет на поезд до Владивостока. Долго и изощренно ругаясь на нескольких европейских языках по поводу отсутствия билетов до Порт-Артура — а добившись от кассира требуемого ответа, вернулся в гостиницу.
Собственно, больше дел у него в Чите не было: еще за завтраком он не только выяснил, где располагается штаб Семенова, но и познакомился с одним очень интересным (для него) господином: в гостиницу зашел по каким-то своим делам русский генерал, заодно решивший и позавтракать (а возможно, просто здесь позавтракать и решивший — что объяснялось очень даже приличной кухней гостиничного ресторана). И носивший, как ему сообщил вышколенный официант, фамилию Унгерн. Очевидно, иностранцы в гостинице попадались часто, так что официант (вида очень даже «восточного») довольно неплохо знал английский и даже французский — а уж какое он носил звание и какой армии служил, Николай Павлович выяснять не стал. И не стал бежать за генералом, пытаясь прострелить тому башку из «Браунинга»: все же Николай Павлович идиотом точно не был. А был человеком наблюдательным — сразу заметившим, что Унгерна у дверей ресторана ждут двое казаков, и чуть позже заметившим еще шестерых, ожидающих его у входа в гостиницу. В отель: над фасадом висели огромные, чуть ли не в сажень высотой, буквы «Hotel Doowria» — что, по его мнению, демонстрировало явное понимание хозяином заведения того, кто в городе хозяин. Впрочем, ему, скорее всего, было виднее — тем более, что японцы, Читу буквально заполонившие, вроде бы и не возражали…