Костя повел лучом. Метрах в пятнадцати от яранги между снежными зарядами мелькнула легкая нарта Окота, за ней — детская нарта с меховой кибиточкой, дальше где-то должна быть вереница грузовых нарт. Вот… Что это?! Костя даже зубами лязгнул.
У ближней грузовой нарты шевелилось что-то темное, по величине ничуть не меньше яранги. Снежные вихри скрывали и вновь открывали огромный живой бугор. Пятно света ярко осветило рыжий бок бугра, и Костя успел даже заметить лохмы шерсти, а потом фонарь дрогнул в руке, пятно переместилось влево и выше, и в центре белого круга сверкнули два алых живых луча. Они, видно, достали и собак, потому что лай обратился в жалобное визжание. Животные бросились Косте под ноги, и он упал в дрожащую кучу. Барахтаясь среди прыгающих на него и друг на друга собак, он старался не потерять только одну мысль: «Фонарь и оружие!» Белый круг метался, выхватывая из темени морды зверей, стенки яранг, косые вихри снега и бока, а потом зад огромной живой глыбы, удалявшейся от грузовых нарт к близкому склону сопки. Когда до нее было уже не менее сотни метров, рядом с Костей раздался пронзительный крик Тэгрэт:
— Кочатко!
Потом раздался хлопок, снежные вихри прочертил блестящий красный росчерк, и над тундрой, раздвинув сумрак бушующей ночи, повис красный световой купол. От соседней яранги мелькнул второй росчерк, белый, дальше зеленый и снова красный. В этом фантастическом смешении искусственных огней все увидели силуэт огромного зверя, поднимавшегося по склону сопки. Очертаниями он походил на медведя, но голова была непомерно огромной, и она торчала далеко вперед на длиннейшей шее и свисала к самой земле. Таким зверь и запомнился жителям…
Рацию мы обычно включали минут за пять-десять перед началом сеанса: часы вечно барахлят, на будильники в Заполярье вообще надеяться нельзя. Механизмы их четко реагируют на изменения погоды. Магнитный полюс рядом, и он властно распоряжается всяческими железяками, регистрирующими время.
В тот вечер трубка лежала на краю стола, испуская шорохи, трески, завывания и вздохи.
Наконец в трубке раздался щелчок, потом голос радистки ближней бригады. Ей ответили другие, жена тоже взяла трубку, послушала с минуту, затем лицо ее напряглось, и она громко сказала:
— Ой! Не может быть!
— Мамика, что там? — сразу среагировал сын.
Жена сморщилась и махнула рукой: потом, мол.
Я отодвинул кружку с чаем. Какая новость?
— Ой! — опять сказала жена. — Неужели? В нашу сторону?! Ну, уте-е-ешил…
— Отодвинь, мамика! — не выдержал сын.
Жена глянула на него невидящим взглядом, но все же уловила смысл слов через плотную пелену какой-то необычайной информации.
— Бурый, бурый, с рыжиной! — раздался взволнованный голос Кости. — Простого-то, бурого, я сколько раз в колымской тайге видел. Этот раз в пять больше! Спиной под рыновыргын… под этот… ну… под дымоход!
— Кадьяк? — замирающим голосом спросила жена.
— Не знаю. Тэгрэт говорит — Кочатко. Ха! Но орал, когда потрошил нарту, здорово! — Костя нервно хмыкнул. — На задние лапы встал — выше яранги. Глаза как чеплашки, живым огнем полыхают…
Представилось, как Костя вздрогнул там, у своей рации.
— Что непонятно — собаки и на волка, и на бурого скопом бросаются, — продолжал Костя, — а тут перепугались. До сих пор скулят, в яранги просятся, к той нарте не идут.
— К какой нарте?
— Ну, грузовой, с мясом. Возле которой его засекли. Там копальгын был под шкурами, так зверюга шкуры изодрал, половину мяса сожрал, остальное разбросал вокруг. А на соседней нарте две оленьих туши лежали — не тронул.
— А… клыков у него не было? — наклонившись к трубке, спросил сын.
— Чего-чего?
— Колька спрашивает, клыков у него не заметили?
— Клыко-ов?.. Да нет, Коля. Но и без них наглотались страхов… А вообще, кто его знает… Может, и были — все враз не углядишь в снегу и темени. Хотя, раз такой зверюга, клыки должны быть соответственные… Если не корова, — Костя заговорил веселее. Значит, выговорился. — Да-а… Утром еще посмотрим. Сейчас-то никто не хочет уходить от яранг, а одному… Я нарты с мясом осмотрел и потом тоже домой. Собаки вот не идут, а то бы… Ну будьте здоровы. До связи.
Жена выключила рацию и сказала:
— Вся тундра слышала. Кругом ахи, вздохи, «какомэй»! Теперь заработает фантазия!
Я тряхнул головой:
— Если половина с грузовых нарт, это килограммов семьдесят… ну пусть еще пополам — тридцать… Тридцать килограммов умолотил. И даже неважно сколько, но ведь ел. Значит, живой зверь.