Мы отошли от яранг километра три, и я рассказал об увиденном ночью.
— Ведь почувствовала беду еще там, когда увидела огни, — досадливо сказала жена.
— Это браконьеры, да? — спросил сын. — Их надо поймать.
— Насчет браконьерства не знаю, — сказал я. — Может, только шмоточники, их сейчас много развелось, шатаются в поисках пушнины, чувствуют себя безнаказанно: в нашем районе за спаивание пастухов пока еще ни одного человека не наказали. Но проверить надо. Кстати, связь через десять минут.
Жена достала рацию. Но «Карат» есть «Карат». Такой маломощной станцией можно пользоваться на строительной площадке, а в горах трудновато. Мы не услышали почти ничего, кроме космических шумов. Дважды слабо звала бригады центральная усадьба, но могучие Трески и вой Вселенной затерли голос радиста. Однако жена много раз повторила в эфир: «Кто меня слышит, передайте в инспекцию Охотскрыбвода: от сопки Нирвыкин на север, вдоль Реки идет трактор, сотка с балком, и два «Бурана». Необходима проверка».
— Авось кто услышит, — сказала она, убирая рацию. — В обеденный сеанс повторим.
Кустарники тянулись вдоль Реки длинными лентами. Ивняки разных видов, высокие, метра в три, ольховники. Ольха росла и лентами и отдельными кустами, разбросанными по тундре далеко от Реки. Между ними лежали ложбинки, невысокие увалы, тянулись нескончаемые вереницы пойменных озер, засыпанных снегом. Середины их были вылизаны до зеркальной голубизны ветрами. И везде торчали эннольгены — термальные бугры. Невысокие, метра в два-три, они почти все имели на верхушках следы полярных сов. Такой бугор — излюбленное место хищниц для наблюдения за дичью: вся ближайшая округа как на ладони. Если путь наш проходил метрах в ста, птицы не взлетали, только головы их с неподвижными глазами медленно и равномерно поворачивались за нашим караваном, словно под контролем часового механизма.
— Истуканы! — сказал сын.
В кустах кричали куропатки. Семейные стайки их порхали розоватыми клубками, птицы купались в пушистых белых наметах. Все полянки были исчерчены причудливыми дорожками, по бокам которых словно кто-то нахлопал раскрытым веером. При бегании в рыхлом снегу куропатки помогают себе крыльями, точно гребец веслами. Курочки на открытых местах разгребали засыпанные снегом ягодники, клевали семена растений и почки, а петушки самозабвенно орали на всю долину: «Ке-крр-р! Ке-ке! Ке-кер-ра!»
И совы и куропатки почему-то совершенно игнорировали друг друга, как будто одни не были грозными хищниками, а другие — их извечной добычей. Совы, наверное, сыты. Снег во всех направлениях был испещрен бисером мышиных следов. Мыши сновали и днем: появлялись из снежных норок под кустами, пробегали несколько метров и за несколько секунд ввинчивались под другой куст. И куропатки, по-видимому, чувствовали обилие легко доступной для своих врагов пищи, поэтому вели себя так бесшабашно перед лицом врага.
— Но однажды и они были перепуганы.
Мы шли по длинному узкому озеру, древней старице Реки. Внезапно куропатки как по команде взмыли свечками, сбились плотной кучкой, а затем брызнули широким веером в кустарник. «Ш-ш-ш-у-у-ух-хх!» — прошелестели крылья, и все смолкло, только подрагивали ветки там, где птицы камнями шлепались в снег и зарывались несколькими резкими движениями.
— Смотрите! — тихо вскрикнула жена.
Вдоль края кустарника летела сероватая, почти белая птица. Чуть меньше «истуканов».
— Молодая сова? — подумал я вслух.
— Нет же, нет. Приглядись.
Да, полет птицы совсем не походил на плавный и полупарящий совиный. И высота была раза в три выше излюбленного «эшелона» сов. А движения крыльев резкостью напоминали соколиные. Несколько секунд — и птица растаяла впереди, а над тундрой повисло тревожное молчание.
— Это кто? — спросил сын.