Сын пропел речитативом:
— И увиделась сопка Желтая, за концом концов, за туманами.
— Точно. Давайте осмотрим полынью, оставим рядом нарты и слазим вверх, чтобы окончательно убедиться. За Желтой должна быть сопочка с камнем.
— А еще голова с шеей, — напомнил сын.
Против полыньи мы привязали собак и осторожно пошли к воде. Она журчала широкой полосой на мелком перекате. Сквозь светлые волны рябили галечники. Вода медленно выплывала из-под затянутого льдом плеса выше переката, освобожденно отплясывала жадный и веселый танец и вновь возвращалась под ледовые оковы.
В метре от переката лед начал потрескивать.
— Стоп! — скомандовал я. — Ближе нельзя.
Мы стали смотреть в дымящуюся воду. Речной перекат — такое же завораживающее зрелище, как огонь костра ночью. Безостановочная фантастическая пляска стихии пробуждает в уголках сознания древние, полустертые видения, веет неясными мечтами и, словно дуновение ветра, несет веру и надежды.
— Смотрите, варинольхены! — вдруг закричал сын.
В воде образовалось радужное пятно: из-подо льда выплыла стайка небольших, в полтора-два пальца, рыбок. В здешних краях почти всю рыбу, о которой ничего не известно, называют мальмой. Эту тоже. Вся черная, только брюшко и плавники ярко-желтые, по черноте блестящие розовые пятнышки, хвостик и верхний плавник розовые с белой или желтой каемкой. Красавица рыбка. Такой величины она и нерестится. Значит, взрослая? Но иногда попадаются экземпляры по полметра и больше. Название «варинольхен» — русское, адаптированное от чукотской фразы «бедный народ»: варат — народ, нъольын — бедный. Почему бедный? Наверное, потому, что косяки ее, встречающиеся по всем перекатам в верховьях рек, служат пищей кому угодно, а сами вроде бы ничего и не едят. Во всяком случае, желудки их всегда пусты, и поэтому ее жарят не потроша. Нет, едят, конечно, но, видно, очень быстро переваривают корм. Как утки рыбу. Замороженная, в виде строганины рыбка на вкус напоминает сливочное масло, причем домашнее, из глубинной деревушки.
Сын сбегал к нартам, принес самодельные удочки и топорик. Мы прорубили лунки, и скоро первая рыбка заплясала на льду.
«Ах! Ах!» — заметался Пуфик. У берега заскулили собаки.
— Какой пассаж, какой пассаж! — в тон Пуфику заахала жена. — Возьми, угости рабочий народ.
Пуфик посмотрел на глотавших слюни собак, схватил рыбку. Перед упряжкой остановился, постоял в раздумье и положил рыбку Шушке. Та принялась обнюхивать подарок. Дуремар отвернулся, а Огурец стал смотреть на Пуфика преданнейшими глазами. Потом заскулил, замотал по носу намокшим от обильной слюны языком и нетерпеливо запрыгал.
Мы вытащили еще несколько рыбок, жена не выдержала и попросила:
— Дайте мне попробовать.
Я отдал удочку и пошел вокруг полыньи. Перед перекатом, на плесе, лед был гораздо толще. Можно стоять на самом краю. Цветные стайки появлялись прямо из-под ног и вновь исчезали. Я понаблюдал красочные брызги, потом пошел дальше и увидел окурок «Беломора». Дальше торчала вмороженная в лед тряпка, заледенелые обрывки газеты, валялось еще множество окурков, рваный полиэтиленовый пакет, горелые спички. Среди этой грязи с десяток уже замерзших лунок. В сторону, в снежный береговой нанос, уходила утоптанная, присыпанная ночной порошей тропинка. Я пошел по ней и в ста метрах от берега, среди кустов, увидел брошенную стоянку. Рубчатые тракторные следы перекрывались гладкими колеями от полозьев балка, кругом петляли насечки буранных гусениц. На месте стоянки балка кучка угольной золы, цветной ворох стреляных папковых гильз, консервные банки, бочка из-под соляры, жирные пятна мазута. Кустарник в радиусе тридцати метров выломан и втоптан в снег. След трактора с балком приходил на «созданную» поляну с низовьев речки Номкэн и рядом, в десятке метров, уходил обратно. Две рваные раны. Неужели не могли хоть уехать-то по своему следу? Растает снег, исчезнут отпечатки траков, но прогалы в кустах так и останутся. Ольховник очень хрупок, особенно зимой. На морозе он вообще не гнется, а ломается при легком нажиме. Поэтому природа и укрывает его очень заботливо снежными одеялами…
Типичное стойбище людей, что не удовлетворяются высокими северными заработками, а еще и торгуют по приискам награбленными «дарами природы». Варвары. Вода, мороз и ветер сразу уцепятся за эти прогалы, через пару лет обдерут покрытие из лишайников и травы, проточат канавы, потом овраги…
Что-то блеснуло на большом ольховом кусте, росшем у края выломанной поляны. И вообще куст необычайно темный. Все кругом в пуховых рубашках из инея и ледяных комбинезончиках, а этот стоит темным силуэтом. Что там блестит? Я пошел к кусту. На ветке висело горлышко бутылки, а снег внизу был густо усыпан осколками бутылочного стекла с этикетками «Прибрежное». Ясно. «Охотились».