Теперь уж этих ёлок, конечно, нет. Одни погибли, другие выросли в большие деревья. Места почти не узнать! Иной раз придёт сюда Егор Петрович со стадом: вроде здесь было, а вроде и…
А сердце медленно тогда у него отпустило, медленно. Он ещё и в землянке больничной пролежал три дня. Причём стыдился страшно перед ребятами, потому что никуда не был ранен. А сердце — это не партизанская болезнь! Но подняться не мог. Только встанет, а клещи снова его — хвать!
Однако странно. Почти уже тридцать пять лет прошло, а сердце с того времени не болело у Егор Петровича ни разу.
ЧУДЕСНИЦА
Сегодня Егор Петрович прощался с одною из любимиц своих. Звали её Чудесница Вторая.
Её бабка, Чудесница Первая, гремела и славилась лет пятнадцать назад. То была красивая белая корова, большая и дородная, на невысоких крепких ногах. Егор Петрович и сейчас помнил её как живую — красавица!
Но уж строга была! Ей, например, сена поднесут… Другие коровы его хруптят да подхваливают. А Чудесница морду отвернёт и стоит. Башка здоровая, умная, рога длинные. А в глазах обида: «Что же вы мне сена-то лежалого даёте, а?» Уж так она глазами умела разговаривать! Казалось Егор Петровичу, лучше, чем иной человек языком.
В общем-то, нрава она была спокойного. Чтобы когда-нибудь кого тронуть — упаси боже! Но цену свою высокую знала: коли я рекордистка, то будьте любезны меня и обслуживать как надо, потому что работаю не за страх, а за совесть. И ведь правда: другие коровы в день литров по десять, пятнадцать натягивают, а у неё — сорок! Да таких коровок, может, вообще на всём земном шаре считанные единицы. Про неё и в журналах, и в книгах писали. Даже кино один раз снимали — про Чудесницу и про доярку её Марию Андронову.
И только один был у той Чудесницы недостаток: очень уж медленно расставалась она с молочком. Бывало, всех коров уже выдоят, а Мария всё сидит и сидит со своей рекордисткой. «Ох, — скажет, — совсем мне Чудесница руки отмотала, а отдала только-только ещё полведра».
Однако это был недостаток, как бы сказать, не очень серьёзный. Ну, подумаешь, беда — доится медленно! Зато молока-то сколько! Так считалось раньше, пока доили руками. Но вот стали машинами доить, и пошёл уже совсем другой разговор. Егор Петрович всё чаще слышал, как про коров говорили: «станки». Теперь стало нужно, чтобы все коровы были как бы одинаковые, удобные для машины, чтобы доились легко и быстро.
Начали рекордисток с особым характером (а у них у всех какой-нибудь «особый» характер), начали их постепенно из стада убирать. Но Чудесница не дожила до таких времён. До конца своих дней была она в почёте и славе. А вот уж внучке её, Чудеснице Второй, пришлось это испытать на себе.
Она тоже была рекордистка. Правда, не такая, как бабка её. Но ведь за нею специально и не ухаживали, не раздаивали. На ферме царствовал доильный аппарат. У Чудесницы Второй молоко-то было, а вот быстро отдавать его, как машина требует, она не умела. В бабку пошла! Если б её ещё вручную додаивать. Но где ж это время взять? Теперь на ферме всё быстро делается: раз, два, следующий! Как на конвейере — возиться некогда.
Вот и пришлось с Чудесницей Второй расстаться, перевести в другую деревню, на ферму, где доят пока не машиной, а руками.
Егор Петровичу сказала об этом Катя Андронова, дочка знаменитой доярки. Увидела его, когда все большою толпой выходили из Дома культуры после кино. Егор Петровичу картина понравилась. Он шёл глубоко задумавшись, надвинув знаменитую свою кепку на самый лоб, хотя был уже вечер, темно и фонари горели вперемешку со звёздами.
Тут его как раз и догнала Катя, по-городскому взяла под руку.
— Здравствуйте, дядя Гора. От Сани чего нет ли?
Они поговорили про Саню, который уже второй год служит на флоте. И Егор Петрович всё время чувствовал, как Катина рука аккуратно поддерживает его. Много лет прожил он на свете, а вот под ручку, кажется, ни разу не хаживал. И тут Катя сказала:
— А знаете ли, от вас триста седьмого номера забирают.
— Какого триста седьмого? — удивился Егор Петрович.
— Да корову же, номер триста семь.
— А зовут-то как?
— Я не помню. — Катя легко пожала плечами. — Их разве имена все упомнишь. А по номерам мне как-то понятней.
Егор Петрович так и эдак стал выяснять, что же это за корова. Наконец понял — Чудесница!
— Эх ты, Катерина! — сказал он не то грустно, не то строго. — Какую же ты корову-то забыла. Ведь с её бабкой твоя мать на весь мир прославилась, ордена получила, Героя!