Я сделал себе маленькую книжку, в которой я каждой из добродетелей отвел одну страницу, разлиновал каждую страницу красными чернилами так, что одна имела семь полей по одному на каждый день недели, и обозначил каждое поле начальными буквами дня. Эти поля я перерезал накрест тридцатью красными поперечными линиями и поместил у начала каждой линии начальные буквы одной из добродетелей, чтобы на этой линии и в соответствующем поле отмечать черным крестиком каждую погрешность, в которой я, по точной проверке с моей стороны, в тот день провинился против соответствующей добродетели.
Я вознамерился следить за каждой из этих добродетелей по порядку в течение недели. Так, в течение первой недели я главным образом имел в виду избежать всякого, хотя бы самого незначительного, прегрешения против Умеренности, предоставляя остальные добродетели их обычной судьбе и только каждый вечер отмечая ошибочные поступки дня. Если я поэтому в первую неделю мог, таким образом, оставить мою первую, обозначавшую „умеренность“, линию свободной от черных точек, то я принимал, что привычное упражнение этой добродетели так усилилось, а ее противоположность так ослаблена, что я мог отважиться распространить свое внимание на одновременное наблюдение за следующей линией и на следующей неделе удержать обе линии свободными от крестиков. Если я таким образом доходил до последней, то я мог в тринадцать недель проделать полный курс и в год четыре курса. И как тот, кто должен в саду удалить сорные травы, не делает попытки вырвать все дурные растения сразу, что превысило бы его силы и возможности, но всегда работает одновременно только над одной грядой и только, когда он покончил с ней, берется за другую, так и я надеялся иметь ободряющее удовольствие выяснять успехи, которые я делал на пути добродетели, на моих страницах тем, что мало-помалу освобождал бы мои линии от черных точек, пока бы я в конце концов, после курсов не оказался столь счастливым, чтобы при ежедневной проверке себя в течение тринадцати недель просматривать чистую книжку».
Мы видим: дед Леонардо и отец американской республики — они похожи как две капли воды. За четыреста лет едва ли одна черта изменилась в общей картине. «Мещане» — оба.
Но жили ли многие согласно мудрым учениям своих учителей? Устраивал ли каждый деловой человек свою жизнь по схеме добродетелей Бенджамина Франклина?
По многочисленным жалобам, испускаемым возвестителями этой мудрости, — у Савари, у Дефо мы часто читаем жалобы на испорченность их поколения, которому грозит гибель от жизни в роскоши и довольстве, — можно было бы прийти к предположению, что слова проповедников отзвучали в пустыне.
Но я полагаю, что это было бы все же слишком пессимистической точкой зрения, против которой говорят многие основания. Я полагаю, что этот дух прилежного и бережливого, умеренного и осмотрительного, одним словом, добродетельного «мещанина» постепенно овладел хозяйствующими субъектами Нового времени, капиталистическими предпринимателями, по крайней мере купцами и ремесленниками (наши типы 4, 5 и 6-й). Может быть, в разных странах в различно высокой степени: быть может, французы в XVII и XVIII столетиях были худшими «хозяевами», чем голландцы или американцы; на это заключение наводят случайные замечания, которые мы находим в сочинениях авторов, способных понимать людей, вроде хотя бы «Патриотического купца»: так, например, сына французского коммерсанта посылают в учение в Голландию, «где он научится доброй экономии, которая обогащает дома» (168).
Но, помимо этих нюансов, мещанство все же, пожалуй, со временем становится составной частью капиталистического духа. Потому что если бы оно не соответствовало этому духу, то как бы первые самые ранние его сторонники постоянно приходили к тому, чтобы проповедовать его теми же самыми словами? Не должны ли мы вывести отсюда заключение, что его основания лежали в природе вещей? Но этим вопросом я, правда, захватываю уже вторую большую проблему, которая будет нас занимать в этой книге: проблему причин возникновения капиталистического духа. Я лучше поэтому откажусь здесь от аргумента «естественности этого» и в качестве доказательства того факта, что широкие круги были охвачены духом мещанства, что девиз — бережливость, прилежание и умеренность — красовался над пюпитрами во многих конторах, приведу только то обстоятельство, что сочинения, в которых возвещались эти учения, принадлежали к наиболее читаемым в свое время.
Альберти, как мы уже видели, сделался классическим писателем для его времени; Дефо был одинаково известен в Старом и Новом Свете; Бенджамин Франклин в особенности получил такое распространение, как немногие писатели до него и после него. Если не желать признавать этого верным для предыдущих веков, то для XVIII столетия совершенно очевидно, что дух деда Леонардо проник в широкие круги. Убедительное доказательство этого представляет судьба франклиновских сочинений.
Квинтэссенция франклиновских учений мудрости заключена в «Poor Richards Almanac», который он выпускал ежегодно в течение десятилетий. Резюме опять-таки излагавшихся здесь воззрений содержит «Обращение отца Авраама к американскому народу на одном аукционе» в выпуске этого календаря на 1758 г. Это обращение было издано в виде отдельного произведения под названием «Путь к богатству» («The Way to Wealth»), и в качестве такового оно стало известным миру. Оно было перепечатано во всех газетах и распространено по всему земному шару. 70 изданий его вышло на английском языке, 56 — на французском, II — на немецком, 9 — на итальянском. Это сочинение было сверх того переведено на испанский, датский, шведский, уэльский, польский, гэльский, русский, чешский, голландский, каталонский, китайский, новогреческий языки и на фонетический способ письма (Phonetic writing). Оно печаталось по крайней мере 400 раз (169). В таком случае нужно все-таки признать, что, очевидно, имелась на- лицо общая склонность дать себя поучать этому человеку.
Быть хорошим деловым человеком — это значит не только держать свое хозяйство внутри в образцовом порядке, но это включает в себя также и особое поведение по отношению к внешнему миру: я называю относящиеся сюда правила и предписания деловой моралью, причем я вкладываю в это выражение двойной смысл. Именно деловая мораль означает как мораль в деле, так и мораль для дела.
Мораль в деле, значит, в ведении дел, следовательно, при заключении договоров с клиентами, обычно обозначается выражением: коммерческая солидность,т. е. благонадежность в исполнении обещаний, «действительное» обслуживание, пунктуальность в выполнении обязательств и т. д. Она также стала возможной и нужной только с образованием капиталистического хозяйства. Она принадлежит, следовательно, к тому комплексу «мещанских» добродетелей, о которых здесь идет речь.
Мы вряд ли станем говорить о «солидности» крестьянина, о «солидности» ремесленника (разве если бы мы разумели характер их работы, о котором мы, однако, не думаем, когда говорим об особой коммерческой солидности). Только с тех пор, как хозяйствование разложилось на ряд договорных актов, только с тех пор, как хозяйственные отношения потеряли свою прежнюю чисто личную окраску, могло возникнуть понятие «солидности» в разумеемом здесь смысле. Это означает, следовательно, в сущности: мораль верности договорам.