Чтобы доставить читателю особенное удовольствие, я приведу здесь краткое и все же вполне исчерпывающее описание состояния делового расцвета, которого Голландия достигла в XVII в., у Ранке:
«Теперь Голландия извлекала свою пользу из продуктов всего мира. Она выступала вначале посредником между потребностями восточных и западных стран на соседних морях. Дерево и хлеб, которые давали одни, соль и вино, которые давали другие, она меняла одно на другое. Она посылала свои суда на ловлю сельдей во все северные воды: оттуда она везла их ко всем устьям текущих из южных стран рек, от Вислы и до Сены. Вверх по Рейну, Маасу и Шельде она доставляла их сама. Голландцы плавали до Кипра за шерстью, до Неаполя за шелком; теперь берега древних финикийцев должны были платить дань такому отдаленному германскому народу, до земли которого они сами вряд ли когда-либо доходили. Голландцы накопили теперь крупнейшие запасы различных предметов торговли. В их амбарах Контарини в 1610 г. нашел 100 000 мешков хорошей пшеницы и столько же ржи; а Рэли уверяет, что у них всегда было запасено 700 000 квартеров хлеба, так что они могли приходить на помощь и своим соседям в случае настоятельной нужды, конечно, не без большой выгоды — год неурожая равнялся для них семи хорошим. И они отнюдь не ограничивались тем, чтобы вновь вывезти ввезенный продукт, даже к чужому труду они охотно что-нибудь добавляли. Они ввозили около 80 000 штук сукна из Англии, но неокрашенного; они только приготовляли его к обычному употреблению и получали потом от продажи большую выгоду.
Если они, таким образом, держали уже в руках крупную долю европейской торговли, то все же самая блестящая выгода и истинная слава их мореходства была связана с Ост-Индией. Из всех враждебных действий, которые они выполнили против Испании, индийское предприятие было тем, которое наиболее испугало короля и нацию, явилось наиболее жестоким уларом, а деятельности самих голландцев придало самый мощный размах. Контарини восхищается порядком, в котором они около 1610 г. ежегодно посылали туда от десяти до четырнадцати кораблей; он определяет капитал общества в б 600 000 гульденов. Это грандиозное, объемлющее мир движение повело их потом дальше; они плавали и в неизвестные страны. Их старания найти северный пролив, путешествия их „Heemskerke“ окончательно затмили морскую славу других наций.
Тогда все гавани, бухты, заливы Голландии были полны кораблями; все каналы внутри страны покрыты судами. Существовала характерная поговорка, что так столько же народа живет на воде, сколько на земле. Насчитывали 200 самых крупных, 3000 средних судов, имевших свою главную стоянку у Амстердама. К самому городу примыкал густой, темный лес их мачт.
Амстердам при таких условиях необыкновенно вырос. За 30 лет он был дважды значительно расширен. Расказывают, что в 1601 г. там было выстроено 600 новых домов. За квадратный фут земли давали 1 скудо, рассказывает Контарини. Он насчитывает в 1610 г. 50 000 жителей.
Тогда процветали промыслы; работы выполнялись превосходно. Богатые оставались умеренными и бережливыми, и многие, продававшие тончайшее сукно, сами одевались в грубое; бедные имели свое пропитание; праздность наказывалась. Тогда стало обычным делом отправляться в путешествие в Индию; научились плавать со всяким ветром. Каждый дом сделался школой судоходства; не было ни одного без морской карты. Могли ли они уступить врагу, они, столь всецело покорившие моря? Голландские корабли пользовались славой, что они скорее сжигают себя, чем сдаются».
В виде дополнения к этому замечательному описанию я добавлю только, что Голландия слыла в то время образцовой страной, в особенности также благодаря культивированию мещанских добродетелей и развитию отчетности, — факт, в обоснование справедливости которого я привел уже ряд показательных свидетельств.
И что сталось с этим развитым капиталистическим духом? Отдельные составные части его — именно упомянутые в конце — остались; другие зачахли или совершенно исчезли. Уже в течение XVII столетия уменьшается воинственный дух, который в прежние времена придавал характерную черту всем морским предприятиям; в XVIII столетии затем все более и более съеживается и предпринимательский дух: буржуа, правда, не «феодализируется», как в других странах, но — как бы это можно было охарактеризовать — он подвергается ожирению. Он живет на свою ренту, которую ему доставляют, хотя он и сидит сложа руки, либо колонии, либо ссуженные им деньги. Голландия становится, как известно, в XVIII столетии денежным заимодавцем всей Европы. Интерес к капиталистическим предприятиям какого бы то ни было рода уменьшается все более. «Голланды перестали быть купцами; они сделались комиссионерами; и из комиссионеров они, в конце концов, сделались заимодавцами» (Луцак). Кредит мог быть государственным и вексельным акцептным кредитом, это было безразлично: предпринимательский дух был, во всяком случае, сломлен, когда это предоставление кредита сделалось главным занятием буржуа.
Совершенно различную эволюцию проделал капиталистический дух в каждой из трех частей Соединенного Королевства: в Ирландии, Шотландии и Англии.
Ирландия почти исключается из ряда стран с капиталистической культурой. Никакая другая страна не была доныне так мало затронута дыханием капиталистического духа, как Ирландия. Поэтому ее судьба нас в этой связи далее не интересует.
В Англией мы уже часто встречались в течение этого исследования: мы видели, как в XVI столетии прорывается сильный предпринимательский дух, порожденный страстью к приключениям и стремлением к завоеваниям, и как бы основывает героическую эпоху капитализма в стране. Мы видели землевладельца в процессе превращения его в капиталистического предпринимателя. Мы пережили бурный период спекулятивного грюндерства всякого рода предприятий в конце XVII и начале XVIII в. Мы узнали, как к концу XVIII столетия развились до пышного расцвета мещанские добродетели и отчетность, что они сделались образцовыми для остальных стран, таких, как Германия и Франция. И мы знаем, что современный индустриализм имеет свою колыбель в Англии — с конца XVII столетия, а в особенности с объединения обоих королевств со стороны развития, проделанного капиталистическим духом в соседней стране — Шотландии.
Ни в одной стране мира не происходит его зарождение таким странным образом, как в Шотландии. Ничто не может более изумить того, кто занимается вопросами возникновения капитализма, как тот совершенно внезапный способ, каким, буквально точно взрывом, начинается расцвет капиталистического духа в этой стране и вдруг непосредственно вполне распускается, как цветок Victoria regia за ночь, одним ударом.
До XVII столетия шотландцы, как мы видели в другом месте, вели довольно жалкую торговлю с соседними странами почти без собственного судоходства. Капитализмом они оставались мало затронуты. В течение XVII столетия в этом состоянии хозяйственной жизни немногое изменилось. Напротив, они пережили необычно сильный религиозный подъем вслед за реформацией. И тут, к концу XVII в., происходит этот внезапный порыв неукротимого стремления к наживе и предпринимательского духа. Это нам подтверждают слишком много достоверных свидетелей, чтобы мы могли сомневаться в самих фактах. Вот некоторые из свидетельств (202).
«Вскоре после революции пламенные чувства (the ardent feelings) шотландского народа отклонились из своей прежней колеи религиозных распрей и воинственных интересов в направлении коммерческих предприятий», — пишет Бёртон. Под 1699 г. Бёрнетт отмечает в «Истории моего собственного времени»: «Люди высокого и низкого состояния были тогда в Шотландии одушевлены желанием вести дела» (desirous of getting into trade). В 1698 г. Флепер оф Сальтун пишет: «Никем не принужденные, а напротив, вследствие непредвиденной и неожиданной перемены национального духа (be an unforessen and unexpected change of the genius of this nation), все их мысли и склонности, как будто бы они были объединены и руководимы высшей силой, направились на дела». Пуританское духовенство было в ужасе. Пасторы стояли беспомощно на берегу, как курица-наседка, смотрящая, как уплывают утята. В 1709 г. пастор Роберт Уор-доу выражает в своих письмах воззрение, что «грех нашей слишком большой приверженности к хозяйственным делам (our too great fondness for trade), идущей так далеко, что она заставляет нас пренебрегать наиболее ценными интересами, будет нам предъявлен на Страшном Суде». Когда в том же году каперы захватывают несколько кораблей у глазговцев, он хочет, чтобы в этом усмотрели волю божью: «Я уверен, что господь наш с неудовольствием смотрит на нашу торговлю, с тех пор как она заняла место религии» (the Lord is remarkably frowning upon our trade… since it was put in the room of religion).