«говоря, должно следить за выражениями, а действуя, — за результатами. В действиях следует тотчас же смотреть, к какой цели они направлены, а в словах — исследовать, какой в них смысл» (VII, 4);
«никто не устает искать своей пользы; пользу же нам приносит согласная с природой деятельность. Не уставай, следовательно, искать своей пользы» (VII, 74);
«ты должен во всю свою жизнь, равно как и в каждое отдельное действие, вносить порядок» (VIII, 32);
«подавляй простое воображение; преграждай страсть; умеряй похоть; сохраняй царственному разуму власть над самим собою» (IX, 7);
«почему тебе не довольно подобающим образом провести это краткое время жизни? Почему пропускаешь ты время и случай?» (X, 31); «не действуй на удачу без цели» (XII, 20).
Многие из этих суждений истинно царственного философа читаются как переводы из книг о семье Альберты. Но они могли бы также находиться и в «Плодах уединения» Уильяма Пенна и послужить бы украшением даже для писаний о добродетели Бенджамина Франклина.
Жизненная философия древних должна была еще и потому быть для наших флорентийцев особенно мила и ценна, что она давала великолепные оправдания и для их стремлений к наживе. То, например, что тонкий Сенека говорит о смысле и значении богатства, Альберты заимствовал почти дословно. Важнейшие места (De tranqu an. 21, 22, 23) гласят (в извлечениях) следующее:
«Мудрец отнюдь не считает себя недостойным даров счастья. Он не любит богатства, но оно ему приятно; он впускает его к себе не в сердце, а в дом; он не пренебрегает им, когда он им обладает, но поддерживает его.
Очевидно, что, обладая состоянием, мудрец имеет больше средств развивать свой дух, чем когда он беден… при наличии богатства открывается широкое поле для умеренности, щедрости, заботливости, пышности и доброго употребления. (Альберта несколько ограничивает это по своей скряжнической натуре, говоря: „Щедрость, имеющая цель, всегда похвальна“; даже в отношении чужих можно быть щедрым: „будь то, чтобы приобрести славу щедрого человека (per farti conoscere non avaro) или чтобы добыть себе новых друзей“ (Della fam.) 263.) Богатство радует, как в мореплавании благоприятный, попутный ветер, как хороший день и как в морозное зимнее время — солнечное местечко… Некоторые вещи ценят до некоторой степени, а другие очень высоко; к последним принадлежит, бесспорно, богатство… Перестань поэтому воспрещать философам деньги; никто не присуждал мудрость к бедности, философ может обладать большими сокровищами, но они ни у кого не отняты, они не запятнаны кровью, они приобретены без неправды и грязной наживы (то, как дело обстояло в действительности; что Сенека, например, навязал британцам заем в 40 млн сестерций за высокие проценты, внезапное и насильственное взыскание которого послужило поводом к восстанию провинции в 60-м году, этого уже нельзя было больше усмотреть из его писаний! Во всяком случае, Альберты и его преемники сами усвоили себе эти принципы)… Накопляй свои сокровища сколько угодно, они правомерны» и т. д.
Это те же мысли, которые защищают почти все моралисты древности; для сравнения пусть послужит еще воззрение Цицерона (2. De Inv.): «к деньгам стремятся не вследствие их собственной природы и притягательной силы, но вследствие добываемой с их помощью выгоды»; те же самые мысли, которые мы видели в ходу в течение всей раннекапиталистической эпохи: наживай, сколько можешь, но честным путем (onestamente, honestly!) и не прилепляйся сердцем к богатству, рассматривай его как средство, не как цель!
Но еще желаннее для экономических людей ранней эпохи капитализма должны были быть те сочинения древних, где содержались уже в готовом виде практические правила для упорядоченного ведения хозяйства, с которыми можно было поэтому непосредственно советоваться в своей собственной деловой жизни (и которые я прошу разрешения трактовать в этой же связи, хотя они не имеют собственно «философского» содержания). Насколько могу видеть, на развитие капиталистических идей оказали сильнейшее влияние: из греческой литературы — Oeconomicus Ксенофонта (который, очевидно, гораздо более читался и использовался, чем Аристотель, все же еще слишком «погрязший» в ремесленных, дохрематистических представлениях); из римской литературы — писатели о сельском хозяйстве, главным образом Колумелла.
Из Oeconomicus'a особенно сильное действие должны были оказывать следующие места.
«Я действую по справедливости, одушевленный желанием добыть для себя честным путем здоровье, силу, честь в гражданской среде, доброжелательство у моих друзей, счастливое избавление на войне и богатство. Для тебя, значит, важно, Исхомах, стать богатым и добыть себе путем напряженного труда большие сокровища?.. — Это для меня действительно важно. Ибо я считаю очень любезным, Сократ, оказывать бога^ и друзьям почести возвышенным образом, помогать им, когда они в чем-нибудь нуждаются, и не оставлять город, насколько от меня зависит, без пышности и блеска…»
«В одно и то же время стремиться к здоровью и телесной силе, готовиться к войне и заботиться об умножении своего богатства — все это заслуживает восхищения и признания…» (264).
Альберта дословно списывает это, только промежуточные слова, где идет речь о ведении войны, он выпускает:
«Когда тратят деньги полными пригоршнями, в то время как хозяйство в отношении к расходам недостаточно приносит, тогда нельзя удивляться, если вместо изобилия наступает недостаток» (265).
Далее те места, в которых идет речь о внутреннем распорядке дома: «не существует вообще ничего столь полезного-и столь прекрасного в жизни, милая женщина, как порядок» (а.о., с. 25); те особенно, которые внушают женщинам отвращение от суетных безделушек, от флирта и от тщеславия: добрая хозяйка не румянится; те, которые учат домочадцев наиболее «рациональному» ведению хозяйства, и др. — все они встречаются почти дословно у Альберт и содержат в зародыше все те мысли, которые потом были далее развиты в учении о «sancta masserizia».
То же действительно и в отношении к римским писателям о сельском хозяйстве. «Сочинения Катона и остальных scriptores rei rusticae представляются в известном отношении похожими хотя бы, например, на „Рациональное сельское хозяйство“ Гэра; они исходят из того, что кто-нибудь имеет в виду покупку имения как способ вложения капитала, дают для этого советы и излагают потом вещи, которые должен знать начинающий сельский хозяин, чтобы иметь возможность приблизительно контролировать своего Yillicus'a78» (266). Стремление к наживе и экономический рационализм развиты здесь уже до своих последних выводов (267). Главным образом придается уже величайшее значение совершенной экономии времени: время — деньги (268).
Наконец, в распоряжении людей, которые интересовались изучением древних, была масса отдельных мест и из поэтов и писателей, в которых восхвалялись «мещанские» добродетели, особенно трудолюбие и бережливость. Многие из этих мест оказали, пожалуй, потому такое сильное действие, что они в виде пословиц переходили из уст в уста. Старая пословица, говорит Альберта (р. 70), которая много цитируется у нас (antiquo detto et molto frequentato da'nostri), гласит: «Праздность — начало всех пороков» (l'otio si e balia de'vitii). «Сохранить все свое в целости есть не меньшая добродетель, чем приобрести что-нибудь» (Овидий). «Самое большое богатство состоит в сбережении» (Лукреций) (269). Подобных поучающих бережливости правил было еще много. Я нашел их сопоставленными в уже ранее использовавшемся мною в качестве источника сочинении о «жажде денег» XVII столетия.