Но не с одной только расточительностью и с другими врагами мещанского образа жизни борется христианская этика и предает проклятию как грехи. Прежде всего с праздностью (otiositas), которая и для нее есть «начало всех пороков». Праздношатающийся грешит, потому что он расточает время, это драгоценнейшее благо (294); он стоит ниже всякой твари, ибо всякая тварь трудится каким-нибудь образом: ничто не праздно (295). Антонин, который в особенно красноречивых словах проповедует добрую экономию времени, отвергает и следующее возражение ленивых, как неправомерное: они говорят, что желают созерцать бога, желают следовать Марии, а не Марфе. Созерцать бога, полагает он, призваны лишь немногие. Масса людская существует для того, чтобы делать повседневную работу.
Наряду с industry и frugality схоластики учат и третьей мещанской добродетели: honesty — благоприличию, честности или почтенности.
Я думаю, что мы значительной долей той коммерческой солидности, которая, как мы видели, составляет важный элемент капиталистического духа, обязаны воспитательной деятельности церкви. Внутри городской черты за честным и приличным поведением дел следил глаз соседа, следил цеховой старшина. Но когда с ростом капитализма сношения распространились на большие пространства, к солидности стала побуждать купца, в конце концов, одна совесть. И пробудить эту совесть было задачей церкви. Она осуществляла это, осуждая все бесчестные уловки при заключении договоров как грех: mortaliter peccant, смертный грех совершают те, кто «с ложными уверениями, обманами и двусмысленностями» ведет торговлю (296). Насколько велико было влияние церкви в проникновении делового мира в его начатках принципами солидности, об этом дают понятие слова Альберта, когда он решительно подчеркивает, что не только благоразумие и острота ума членов его семьи доставили им такое высокое положение, но и солидное ведение дела, за которое их наградил бог (297).
Но если внимательно прочитать произведения схоластиков, прежде всего чудесное творение истинно великого Фомы Аквинского, в монументальности своей имеющее равными лишь творения Данте и Микеланджело, то получаешь впечатление, что их сердцу еще ближе, чем это воспитание в духе мещанства и благоприличия, была другая задача воспитания: сделать своих современников прямыми, смелыми, умными, энергичными людьми. Они придают самое большое значение в своем нравственном учении, они постоянно вновь и вновь поучают необходимости проникновения всего существа человеческого упругостью и бодростью.
Ничто они не осуждают так сильно, как духовную и моральную «вялость»: уныние — acidia — эта модная болезнь треченто, о которой мы имеем такие точные сведения благодаря Петрарке, есть смертный грех. И значительная часть их нравственного учения читается как правила своего рола душевной тренировки. Две кардинальные добродетели, долженствовавшие совершить дело этого воспитания, суть благоразумие и сила, источник или выражение духовной и нравственной энергии.
Благоразумие (prudentia), эта духовная добродетель (virtus intellectualis), заключает в себе, по учению св. Фомы, следующие подчиненные добродетели: память (memoria praeteritorum)91,
рассудок (intelligentia praesentium)92,
изобретательность (sollertia in considerandis futuris eventibus)93,
разумное размышление (ratiocinatio conferens unum alten)94,
переимчивость (docilitas, per quarn aliquis asquiescit sententias maiorum)95,
предвидение (providentia: inportat… providentia respectum quendam alicuius distantis ad quod ea quae in praesenti oecurrunt ordinanda sunt)96,
осмотрительность (circumspectio… necessaria…: ut scilicet homo id quod ordinatur in finem comparet etiam cum his quae circumotant)97,
осторожность (cuatio).
Благоразумию, к которому должно стремиться как к добродетели, противостоят в качестве пороков, которых следует избегать:
неблагоразумие (imprudentia),
поспешность (praecipitatio),
необдуманность (inconsideratio),
небрежность (negligentia).
Антонин (299), также главным образом обрушивающийся на специфически духовный порок: acidia, который мы лучше всего можем обозначить хотя бы нашим словом «власть», приводит в качестве пороков, опять-таки целиком обязанных своим существованием этому смертному греху, следующие:
небрежность (negligentia: peccatum qua voluntas est remissa ad eligendum actum debitum vel circumstantiam circa actum debitum observari98),
леность (desidia)
непостоянство (incostantia: instabilitatem voluntatis important99),
тупоумие (torpor),
упущение (omissio),
леность (pigritia),
праздность (otiositas),
неблагоразумие (imprudentia: ille imprudens dicitur, qui non diligenter observat circumstantias in operibus suis: sed inter omnes circumstantias nobilissima est circumstantia temporis, quam imprudens negligit observare100).
Все эти пороки, в свою очередь, происходят из «luxuria»: из жажды наслаждения вообще, из необузданного проявления эротических склонностей в особенности; совершенное благоразумие, как всякая духовная добродетель, состоит в ограничении чувственных влечений (300).
Совершенно очевидно, какое выдающееся, огромное значение должно было иметь для зарождающегося капиталистического предпринимателя это учение о духовных добродетелях, эти правила, имевшие целью, как я это назвал, духовную тренировку. Хотя учителя церкви, несомненно, не имели его в виду на первом плане, однако он все же был первым, для кого эти добродетели духовной энергии приобрели и практическую ценность. Ведь здесь превозносятся как добродетели и воспитываются со всем авторитетом церкви как раз качества хорошего и удачливого предпринимателя. Не могло быть дано лучшего решения задачи на премию такого содержания: «как воспитать капиталистического предпринимателя из импульсивного и жаждущего наслаждений сеньора — с одной стороны, тупоумного и вялого ремесленника — с другой», чем то, какое уже содержалось в этическом учении св. Фомы.
Выраженные здесь воззрения в корне противоречат господствующему мнению о позиции церковного учения по отношению к притязаниям растущего капитализма. До сих пор не только совершенно упускали из виду это благоприятствующее капиталистическому духу содержание этики св. Фомы, но и считали необходимым усматривать в ней неимоверное количество поучений и предписаний или запрещений, которые все будто бы полны смертельной вражды к новым людям капиталистической эпохи и к их стремлениям. Первый и, насколько я могу усмотреть, до сих пор единственный исследователь, выступавший против этого господствующего понимания, — это Франц Келлер, на ценный труд которого я уже несколько раз ссылался. Ему я обязан побуждением к новому подробному изучению схоластических источников, которое не только вполне убедило меня в правильности защищаемых Келлером воззрений, но и, сверх того, дало мне ясное убеждение в правильности как раз противоположного тому, что принимали до сих пор и что предполагал я сам, доверяя прежним исследованиям: что воззрения схластиков, прежде всего, конечно, схоластиков позднего средневековья, о богатстве и наживе и в особенности также их воззрения о допустимости или недопустимости взимания процентов не только не означают никакого препятствия развитию капиталистического духа, но, напротив, должны были существенно способствовать укреплению и поощрению этого духа.