Но Маркс ошибался, утверждая (как это обычно делали он и Энгельс), что идеологические или риторические изменения всегда отражаются на материальной экономике интересов. Не материальный, а лишь благоразумный интерес побуждал гитлеровский, сталинский или маоистский режимы убивать десятки миллионов только своего народа, а Пол Пота - треть населения Камбоджи.30 Это была идеология в век враждующих идеологий. Несомненно, сами идеи частично зависели от интересов. Но не всегда. Люди становятся консерваторами или либералами, фашистами или коммунистами не всегда из корыстных побуждений. Их готовность умереть за такие цели свидетельствует об их самоотверженности, как сказал бы экономист и философ Амартиа Сен, или об их этической сложности в отношении добра или зла, как сказал бы я.
В решающий ранний период с 1600 по 1800 год на северо-западе Европы в этом направлении действовали слова и идеи. Джоэл Мокир писал в 1990 г.: "Экономисты традиционно с опаской относились к менталитету как к фактору долгосрочного экономического развития. В [тогда] зарождающейся литературе об экономическом подъеме Запада такие факторы игнорировались или отмалчивались", как, например, в работах Джона Р. Хикса, Дугласа Норта, Роберта Пола Томаса, Эрика Джонса, Натана Розенберга и Л.Э. Бирдзелла, опубликованных до 1986 года. С тех пор экономисты, и даже некоторые из них, стали мудрее. Европейские революции, реформы, ренессансы и особенно ревальвации сделали горожан смелее и подняли их в глазах окружающих. Как сказал недавно экономист Дипак Лал, "капитализм как экономическая система [я бы назвал его "инновацией"] возник тогда, когда купец и предприниматель наконец получили социальное признание ["достоинство"] и защиту от хищничества государства ["свободу"]".33 Как сказала недавно коллега Лала по историческому факультету Калифорнийского университета Джойс Эпплби, "загадка восхождения капитализма не только экономическая, но также политическая и моральная: Как предприниматели вырвались из смирительной рубашки обычаев ["свобода"] и обрели силу ["свобода"] и уважение ["достоинство"], которые позволили им преобразовывать, а не подчиняться [больше "свободы" и новый стандарт "достоинства"] диктату своего общества?" Земли Северного моря пришли к "буржуазному достоинству", о котором я говорю в заголовке, со свободой предпринимательства. За этим последовала материальная экономика.
Глава 4.
Многие мои коллеги-социологи и даже многие коллеги-гуманисты будут склонны с этим не согласиться, и не только по поводу моего восхваления буржуазии. У них есть идея, которой они придерживаются со страстным идеализмом, что идеи об идеях ненаучны. В течение примерно столетия, с 1890 по 1980 год, идеи позитивизма, бихевиоризма и экономизма управляли социологическим шоу, и многие из старых участников шоу все еще придерживаются сценария, который мы так идеалистически заучивали вместе, будучи аспирантами. Экономисты и историки, которые считают себя совершенно свободными от какого-либо философского влияния, обычно являются рабами какого-нибудь неработающего философа науки несколько лет назад - обычно шаткого логического позитивиста почти столетней давности.
Их вера достойна восхищения. Однако, отрицая (еще до начала научного разговора) значимость слов, риторики, индивидуальности и креативности в пользу цифр, интереса, материи и только благоразумия, они идут против значительной части исторических свидетельств, не говоря уже о научных исследованиях за полвека, прошедшие со времен Томаса Куна. Противники идей как причинно-следственных связей - это те, кого современные марксисты с усмешкой называют "вульгарными" марксистами - страстно желают, чтобы их считали жесткими бихевиористами, позитивистами, материалистами, количественными, "доказательными", причем всегда, независимо от здравого смысла и исторических свидетельств. Их методология, как они уверены, дает единственную научную истину. Это их самосознание, поэтому они расстраиваются и оскорбляются, когда какой-нибудь ненаучный дурак утверждает, что что-то было вызвано идеями. Они даже считают (кажется, я припоминаю), что отрицать идеи - это по-мужски. Беда в том, что такое предвзятое мнение часто оказывается исторически неверным. Например, американская конституция, как утверждает историк Бернард Бейлин, была творческим событием в сфере идей, а ее экономические истоки легко преувеличить. "Атлантические демократические революции конца XVIII в., - пишет Джона-тан Израэль, - проистекали в основном из общего сдвига в восприятии, идеях и установках, "революции умов". Отмена рабства - политика, за которую когда-то выступала лишь горстка радикальных церковников (и барон де Монтескье), - сыграла в 1820-1830-х гг. важную роль в британской политике, а затем, конечно, гораздо большую роль в американской. Это было связано не столько с материальными интересами Севера, сколько с взаимодействием дешевого книгопечатания с евангелическим христианством. Как сказал Линкольн, когда его представили автору "Хижины дяди Тома" (1852 г.): "Так вот какая маленькая леди написала книгу, из-за которой началась большая война". Книги действительно могут развязывать войны - шпионский роман Эрскина Чайлдерса "Загадка песков" (The Riddle of the Sands: A Record of Secret Service" (1903), оказавший не последнее влияние на англо-германское военно-морское соперничество. После разочаровавших революций 1848 г. на конгрессах, партийных собраниях и в манифестах распространились социалистические идеи и, в конце концов, социалистическая реальность. Различные национализмы распространились по Европе как реакция на наполеоновские завоевания, но затем созрели в поэзии и песнях восстаний, в криках изгнанников, проживавших в Лондоне. Говорите, говорите, говорите. Идеи имеют значение.