В конце концов, Гранд-канал - это вопрос торговли, как и отправка шелка и фарфора на запад. К. Чао в 1964 г. писал против мнения, что китайцев сдерживало отсутствие капиталистических институтов: "В течение почти двух тысяч лет [в Китае] человек мог продавать свой труд на свободном рынке. . . . Человек мог получить землю путем покупки, ... сдачи в аренду или обрабатывать ее самостоятельно. Те, у кого был капитал, могли вкладывать его различными способами".
Но в представлении о том, что централизованный контроль стал тормозить инновации, опять же есть что-то от раннего модерна. Конечно, китайское изобретение образованной бюрократии, начиная с Первого императора (объединившего Китай силой и мечом к 221 г. до н.э.), вряд ли было уникальным. Ему предшествовали имперские администрации на древнем Ближнем Востоке, оно было заново изобретено европейцами в виде имперских институтов потомков Александра и Цезаря в Средиземноморье, а затем переосмыслено европейским национальным государством в XVI и особенно XVII вв. н.э. и позже (пруссаки назвали свою версию Beamptenstaat: государство-бюрократия). В каждом случае речь шла о том, чтобы подчинить всех императору/королю, лишив сенаторское сословие или феодальную аристократию самостоятельной власти, и, конечно, продолжить удерживать власть у hoi polloi. Централизация в масштабах всей Европы имела предшественников в церковной бюрократии, скопированной с бюрократии Римской империи.
Однако более поздние и светские версии общеевропейского проекта не смогли устоять, несмотря на искренние усилия Карла Великого, Филиппа II, Людовика XIV, Наполеона, Гитлера и Сталина, во всяком случае, до мирных завоеваний в наше время по Римскому и Маастрихтскому договорам.21 Китайская версия, напротив, была основательной и непрерывной - "государственная служба, немыслимая по масштабам и степени организации для мелких королевств Европы", как выразился Нидхэм. (Китайская экономическая история, таким образом, может быть исследована с помощью богатой статистики, немыслимой в Европе до современной бюрократической и статистической эпохи после 1800 г., которая так впечатлила Вебера.) Китайская бюрократия, утверждает Нидхэм, "на ранних стадиях сильно помогала развитию науки", хотя иногда и для таких целей, как точное составление гороскопов четвертого сына императора. Однако на более поздних этапах, когда европейцы научились использовать такие китайские изобретения, как ременная передача, подвесной мост, прялка, десятичные дроби, фунтовый замок на канале, морские мины, а также сама экзаменационная бюрократия, китайская бюрократия при императорах Цин, пишет Нидхэм, "насильственно сдерживала дальнейший рост и, в частности, предотвратила прорыв, который произошел в Европе". Венгерско-французский синолог Этьен Балаш нашел более глубокие исторические корни. Он писал о "Китае как о постоянно бюрократическом обществе" и утверждал, что ростки капитализма были подавлены конфуцианскими мандаринами. Исторический социолог Майкл Лесснофф подводит итог предполагаемым результатам неоконфуцианства при Цин: "Китайское государство, которое ранее (скажем, от Первого императора до Сун) часто спонсировало технологические инновации и экономическое предпринимательство, стало распространителем и распространителем антитехнологической, антинаучной и антимеркантильной культуры". Централизованные государства европейского типа проделали аналогичную работу в XX веке, насильственно, хотя часто и демократично, сдерживая рост путем предотвращения добровольного обмена и унижения буржуазии в протекционистской Новой Зеландии, популистской Аргентине или авторитарной Северной Корее. А вот Китай в 1978 году, наоборот, начал расти, когда центр ослабил контроль над местными экспериментами с капитализмом.
То, что Лесснофф называет "вторым тезисом Вебера" (первый и более справедливый - ошибочный тезис о том, что кальвинизм объясняет современный экономический рост), заключается в том, что "по сравнению со своими исламскими, китайскими и индийскими аналогами европейские города не только в древности, но и в средние века обладали гораздо большей независимостью", согласно Веберу, указывает Лесснофф, "концепция и реальность гражданства были уникальными для Запада. . . . Города Китая и ислама представляли собой слияния родовых и племенных групп, а не унифицированные сообщества". Возможно, это верно, и это подтверждает Балаж. Города-государства ранней Греции нашли ответ в свободных городах типа Любека Священной Римской империи (во всяком случае, к тому времени, когда в европейском средневековье она уже не была ни Священной, ни Римской, ни империей). Однако мы должны опасаться впасть в привычку, которую отметил Голдстоун, - начинать с детального изучения нашего собственного урбанизирующегося Запада и противопоставлять его мифологической картине таинственного Востока. Например, Римская империя в своем центре была похожа на восточный султанат, ярко представленный в западном воображении, на Нерона, который по своей прихоти семь дней сжигал город Рим. Однако ее бюрократический аппарат и даже армия всегда были невелики по тем же причинам, что и китайские армии во внутренних районах (в отличие от пограничных) и соответствующие налоги для их уплаты. Римские города сами управляли собой в пределах империи.