Так спасается этическая состоятельность сказки. Если считать, что Родольфо и Марчелло, их приятелям и подружкам около двадцати лет, то сюжет с братской вечеринкой имеет смысл, и мы потакаем ему, отдавая должное нашей собственной нерастраченной юности.⁹ Самым известным представителем богемы XIX века (и вторым по популярности французским поэтом) был Артюр Рембо, который в конце юности (1870-1873) подражал выдуманной к тому времени роли беспутной богемы - правда, участвуя при этом, в неигровом распитии абсента, курении опиума и кулачных боях с Верленом по Парижу и Лондону, а также писал стихи, например, около своего шестнадцатилетия - стихотворение под названием "Богема" (Ma Bohème): "Я уходил, засунув руки в рваные карманы / ... Я путешествовал под небом, Муза! И я был твоим вассалом"¹⁰ Это очаровательно, если воспринимать стихотворение как шестнадцатилетнее. Поэт, испаряющийся в огромных облачных символах высокой романтики на седьмом десятке лет, не вызовет нашего сочувствия. Мы снисходительно относимся к двадцатидвухлетнему Китсу, тем более что знаем, что через несколько лет он умрет. В опере проблема в том, что тридцатипятилетнему певцу, исполняющему роль Родольфо и ведущему себя как двадцатилетний, трудно сопереживать. Это проблема оперы - кастинг на голос и кастинг на внешность. Двадцатилетний тенор не может заполнить зал Лирик-оперы ни своим голосом, ни жаждущими поклонниками.
Характерно, что пуччиниевская богема с презрением относится к обмену или оплате как основе жизни. Во втором акте, в суматохе торговцев, богемный мальчик-бас-философ Коллин произносит Odio il profano volgo, "Я ненавижу вульгарную толпу", что публика образованных, но суетливых и буржуазных пьемонтцев 1896 г. сразу бы поняла как отсылку к оде Горация против коммерции: Odi profanum vulgus - а если они не очень понимали своего Горация, Коллине поможет привести цитату (al par d'Orazio).¹¹ В третьем акте Родольфо собирается бросить умирающую Мими, потому что... ну, она умирает, и это очень, очень пугает мальчика из братства (Ma ho paura, / Ma ho paura: "Но я боюсь, но я боюсь").¹² Параллельный эпизод в оригинальном романе трактуется как критика мальчиков. Но не в опере. Родольфо неубедительно объясняет: "Моя комната - убогая каморка", вредная для ее здоровья. И тогда он говорит: "Увидимся, Мими, мы уходим, чтобы разыграть трактирщика". Одна лишь любовь ее не оживит: Non basta amor, non basta amor.
Такая "любовь", проходящая путь от первого знакомства до восторженного "Te amos" за несколько минут сценического времени в первом акте, не лечит туберкулез. Мальчишеской голове Родольфо не приходит в голову, что работа - делать что-то для других в обмен на деньги, которые эти другие зарабатывают, делая что-то еще для других, - позволит обеспечить теплый очаг и лекарства для его "возлюбленной". Мужчины занимались такой работой со времен проклятия Адама. И столько же времени мальчики их избегают. До самого конца опера представляет Родольфо этически пустым и по-мальчишески веселым. Мими на смертном одре осторожно вытягивает из него частичное признание в том, что Родольфо в первом действии немного обманул ее, спрятав ключ от комнаты. Но, как обычно, именно она выполняет этическую работу. Даже когда она умирает, он не может заставить себя поступить с ней по-взрослому. В своем мире фантазий он - маленький мальчик (по выражению Мими, mio bel signorino, "мой маленький красивый кавалер"). Ее последнюю просьбу - дать ей муфту, чтобы согреть руки, - исполняет не богемный любовник Родольфо, а другая разумная женщина оперы - Мюзетта, которая уже заложила свои серьги, чтобы вызвать врача. Именно она, а не Родольфо, отправилась на поиски и вызволение умирающей на улице Мими. Мими по ошибке разрешает Родольфу поблагодарить себя за подарок ("Ты! Расточитель! Спасибо. Но это было дорого").¹³ В богемном мифе с 1848 года именно мужская ответственность уклоняется от работы. Женщины делают то, что должно быть сделано. Парни сидят, обсуждают последнюю корриду и курят. Время от времени они пишут натюрморт, стихотворение в свободном стиле или рассказ о рыбалке.