Грамотность поощрялась относительно, если не абсолютно, свободной прессой северного протестантизма. 18 августа 1520 г. пресса Мельхиора Лоттера в Виттенберге выпустила четыре тысячи экземпляров, по выражению Лютера, "воззвания к императору Карлу и знати Германии против тирании и подлости римской курии" - "К христианскому дворянству немецкой нации". На следующей неделе было выпущено еще четыре тысячи экземпляров более длинной версии.⁵ С 1517 по 1520 г. было напечатано около трехсот тысяч экземпляров труда Лютера, а не двадцать или шестьдесят шесть.⁶ Если бы император Карл V или папа Лев X могли осуществлять такой контроль над прессами Германии, какой был у китайского императора Цяньлуна или османского Сулеймана Великолепного, результаты развития экономики Европы были бы иными.
К 1536 г. энергичный перевод Нового Завета на английский язык, выполненный Уильямом Тиндейлом (Библия короля Якова была основана на его версии обоих Заветов), разошелся тиражом около шестнадцати тысяч экземпляров - по одному на каждые две тысячи жителей Англии. В 1538 г. Генрих VIII приказал поместить в каждой приходской церкви перевод, сделанный на основе Тиндейла (Тиндейл был казнен в Брюсселе двумя годами ранее). Писательство, перевод и книгопечатание по-прежнему оставались опасными профессиями). Печатание и особенно чтение Библии на жаргоне подтвердило гневную хвастливую речь Тиндейла в адрес одного из ортодоксальных оппонентов: "Я сделаю так, что мальчик, который пашет плугом, будет знать Писание больше, чем ты". Так и произошло, что привело к светскому письму, чтению, книгопечатанию и революции.
Для такого революционного эффекта пресса должна была быть достаточно свободной. До появления печатного станка то, что могли прочесть немногочисленные читатели, не привлекало особого внимания властей. Да и впоследствии государство мало беспокоилось о том, что печатается на латинском языке. Но с появлением немецких, английских, французских и прочих изданий европейское государство стало привлекать к себе внимание, хотя по международным меркам и не смогло остановить поток. Цензура в Китайской империи была рутинной и тщательной, например, в XVIII веке казнили человека и обратили в рабство всю его семью за то, что он напечатал иероглиф, обозначающий имя императора. В 1834 г. японский писатель, опубликовавший памфлет с рекомендацией открыть страну, был арестован и вынужден покончить жизнь самоубийством.⁸ Для османов, как отмечают Метин Кошгель, Томас Мицели и Джаред Рубин, после Гутенберга почти на три века, до 1727 г., было разрешено печатать книги на турецком языке (с использованием арабского алфавита), и еще на столетие позже было разрешено печатать на арабском языке. Однако османы молниеносно освоили порох.⁹ То есть не глупый консерватизм, а успешный государственный контроль удерживал печатные станки в закрытом состоянии. Примечательно, что нетурецкие и неарабские группы населения в Османской империи могли свободно издаваться. Империя позволила Салоникам стать центром издательского дела на иврите, арамейском и ладино всего через пятьдесят лет после Гутенберга. Какое это имело значение, размышляла, вероятно, османская элита, если масса тюрко- и арабоязычных подданных не имела доступа к новым идеям управления?
Европейская элита после Гутенберга прекрасно понимала, насколько полезно ограничение чтения, если это удавалось. До XVII века, да и после него в некоторой степени, издательская деятельность была несвободной даже в Англии. В 1579 г. королеве Елизавете, возмущенной памфлетом пуританина Джона Стаббса, содержащим нападки на ее переговоры о браке с французской королевской семьей (католической), отрубили правую руку тесаком, а тесак вбили в запястье крокетным молотком, после чего она сняла шляпу левой рукой и крикнула "Боже, храни королеву!". В случае со Стаббсом речь шла о спорно устаревшем законе, касающемся мужа бывшей королевы Марии, а не о претензии на обычное право цензурировать все публикации.¹⁰ Серьезные вопросы национального выживания, отмечает историк Синдия Клегг, зависели от длительной связи Елизаветы с наследниками французского и других престолов. Ведь это было время, предшествовавшее предсказанной Елизаветой знаменитой победе над силами Армады.
В Англии цензура театра - легко осуществимая до эпохи электронного воспроизведения, поскольку театр был общедоступным и находился в одном месте - то ослабевала, то затухала с елизаветинских времен, в зависимости от эпидемий в Лондоне и удач пуританства. Морализаторские пьесы позднего средневековья, такие как "Йоркский цикл", были подавлены при Елизавете как папистские по тону.¹¹ Цензура английского театра, эпизодическая до 1642 г., после которого пуританин Кромвель полностью закрыл театры, не пережила Реставрации, но была возвращена навсегда в 1737 г. Уолполом, возмущенным пьесой Филдинга. После этого театральная цензура продержалась в стране наших первых свобод, как ни удивительно, до 1968 года. Или, например, в стране наших вторых свобод - Кодекса кинематографии, который с 1930 по 1968 год обязывал Голливуд изображать супружеские пары спящими на раздельных кроватях, а если спящими, то наедине. Обратите внимание на конечный год в обоих случаях: 1968 и свобода.
Однако Клегг утверждал по поводу этого и других елизаветинских дел, что английская цензура была неуклюжей и бессистемной, и в любом случае обязательно была новинкой, подобно тому, как сегодня китайские или сингапурские правительства пытаются опередить развивающуюся технологию Интернета.¹² Правда заключается в том, что по сравнению с эффективной цензурой на востоке, провал различных проектов централизации европейского субконтинента, начиная с Карла Великого, средневековых пап, Филиппа II, наконец, Наполеона и Гитлера, обрекал европейскую цензуру лишь на спорадический успех. Начиная с ватиканского "Индекса запрещенных книг" 1559 г. и заканчивая британскими судебными преследованиями по закону о государственной тайне, цензура подрывалась публикацией в других юрисдикциях раздробленной Европы, сначала в Венеции, затем в Базеле и Голландии, а также контрабандой полученной продукции. Вспомните запрет "Чаттерли" или "Тропик Рака". В некоторых частях Европы, начиная с Польши и Нидерландов, цензоры потеряли свою власть, если вообще имели ее. К 1600 г. голландцы перешли от венецианцев к роли неограниченных издателей Европы, публикуя книги таких еретиков, как Барух Спиноза на латыни, Джон Локк на английском и Пьер Бейль на французском, не говоря уже о порнографии на любом языке.
Французская цензура в XVIII веке становилась все более истеричной, возможно, потому, что из-за негерметичности французских границ она никогда не работала. Философские письма Вольтера были публично сожжены в 1733 г., после чего многие философы почувствовали на себе руку государства и церкви. Книга Монтескье "Дух законов" была опубликована в преклонном возрасте в 1748 г. в Швейцарии и контрабандой ввезена во Францию. После 1832 г. Луи Филипп издал закон, запрещающий карикатуры, высмеивающие его грушевидную фигуру и порочность его режима. Французы покупали свои карикатуры за границей, продолжая высмеивать буржуазного короля, и в конце концов свергли его с трона.
На картинах раннего Нового времени купец изображался с испачканными чернилами пальцами, поскольку купец должен был быть грамотным в своих бухгалтерских книгах и должен был писать письма, передавая и получая экономически ценную информацию. Буржуазия издавна использовала письменные письма для получения новостей - о текущих ценах и т.п.; в XVI и особенно в XVII вв. усовершенствовалась почтовая пересылка. Усовершенствованная почта создала Республику писем, в которой удаленный Бенджамин Франклин мог вступать в научную переписку с Жюльеном-Давидом Леруа во Франции. В сочетании с движением грамматических школ в таких странах, как Англия, Франция и Польша, это позволило распространить латынь как лингва франка за пределы высшего духовенства.