Некоторые из моих коллег-историков экономики, такие как Стивен Бродберри, Бишнуприя Гупта и Ян Луитен ван Занден, много говорят о медленном удвоении или утроении доходов в Европе до промышленной революции (по мнению Мэддисона, определенно утроении) и заученно спорят в журналах о ее точных размерах. Как выразились Ютта Вольт и ван Занден в стиле Норта и Томаса, "промышленная революция, начавшаяся в Великобритании (и быстро распространившаяся в Западной Европе и Северной Америке), была, таким образом, не внезапным переломом в экономических показателях, а продолжением роста, наблюдавшегося со времен Средневековья"⁴ Аналогичным образом Жан-Лоран Розенталь и Б. Бин Вонг проводят большую часть книги "До и после дивергенции: The Politics of Economic Change in China and Europe (2011) убедительно аргументируют сравнение двух концов Евразии между 1500 и 1800 гг. Но они признают, что "наше объяснение того, почему современный экономический рост начался в Европе, а не в Китае, остановилось около 1800 г."⁵ Они полагают, без доказательств и вопреки данным о доходе на душу населения или о небольшом размере секторов, затронутых модернизацией в Великобритании к 1800 г., что "большая дивергенция в технологических изменениях ... была завершена к 1800 г.". Ничего подобного нет. Огромная часть технологических изменений возникла в условиях после 1800 года. В лучшем случае 1800 год был концом начала, а не началом конца.
Остановка на 1800 г. - это ошибка исторического суждения, совершенная учеными-экономистами и историками, которыми я безмерно восхищаюсь и на многие работы которых я здесь опираюсь. Лучше бы им, - неуверенно предлагаю я, - обратить внимание на реальный источник нашего нынешнего состояния - Великое обогащение - и перестать спорить о том, на сколько процентов в год или на 0,2 процента в год улучшалась Англия до 1800 года. Действительно, повышение в два-три раза способности человека получать пищу, жилье или образование, даже если оно растянулось на пять столетий, - это хорошо. Я рекомендую это делать, во всяком случае, в сравнении с нулевым или отрицательным ростом. Конечно, есть некоторые сомнения в том, что фактор "два-три" действительно имел место, как отмечает Грегори Кларк в яростной рецензии на книгу Ангуса Мэддисона "Контуры мировой экономики, 1-2030 гг: Essays in Macro-Economic History (2007), и менее яростно - в статье Джозефа Камминса и Брока Смита.⁶ Другие столь же яростно будут спорить с Кларком. Я предлагаю прекратить ожесточение и начать спрашивать, почему после 1800 г. уровень благосостояния был намного выше, чем до него.
В истории, которую мы можем назвать "континуистской", начинающейся в далеких туманах европейской истории, промышленная революция рассматривается как таинственное продолжение якобы и очень скромно растущих доходов в Европе 1100-1800 гг. или в северо-западной Европе 1600-1820 гг. Но рост имел бы столь же поразительные последствия в Риме или Китае, если бы его суть и следствие заключались лишь в первоначальном удвоении или утроении доходов - медленно, как это делают сторонники континуитета, или скачком в течение столетия или около того, как это делают сторонники промышленной революции. Подобные коммерческие или промышленные революции, как я уже отмечал, отнюдь не редкость в истории - "промышленная революция" при появлении ветряных мельниц в Европе, скажем, или при появлении шелководства в Китае. Эрик Джонс убедительно доказывает, что "Китай при династии Сун и, вероятно, при предшествующей ей поздней династии Тан пережил трансформацию, которая включала в себя многие черты "промышленной революции". Произошла огромная монетизация и индустриализация, предполагавшие структурные изменения в масштабах, обычно ассоциируемых с современным ростом, и отразившиеся в разрастании сунских городов"⁷.
Континуисты утверждают, что рост в северо-западной Европе "продолжается", причем процесс этот не раскрыт, но по какой-то причине, также не раскрытой, рост в других регионах - в Риме, Китае, Месопотамии, Греции, Османской империи, или, скажем, в древней Гватемале или на Гавайях XIV в. - не продолжается. Для решения этой загадки недостаточно апеллировать к научной революции, которая, как я уже отмечал, не имела большого значения для среднего дохода до более позднего времени. В любом случае, при аналогичной свободе и достоинстве простолюдинов Китай или Япония, или, тем более, Индия, вполне могли бы создать аналогичную науку. Изначально она у них была заметно выше. Экономическая теория роста также не является решением вопроса о том, почему рост продолжается. Она предполагает, что экономия от масштаба знаний внезапно возникла, возможно, была доставлена на север Англии инопланетянами около 1800 г., и по какой-то причине не возникла в десятки других времен и мест, столь же благосклонных к большим городам, хорошей географии, грамотному населению или всему этому вместе.
Экономический историк Паоло Маланима утверждает, что неудачная реакция Италии на общеевропейский кризис XVIII века стала первым признаком превосходства Англии, что полностью соответствует общепринятой датировке промышленной революции в Англии, и далее приводит график четырехкратного роста реальной заработной платы строительных мастеров на юге Англии в течение первого века Великого обогащения. Нулевой рост или даже удвоение не столь поразительны для истории человечества, как такой четырехкратный рост - задолго до того, как наука приобрела большое значение, но после распространения в соответствующих странах северо-западной Европы либеральных идей. А в ХХ веке произошел еще один, условно измеряемый, четырехкратный рост.⁸ Сосредоточиться без достаточных научных оснований на глубокой истории Европы, на самом раннем и самом медленном росте одного из деревьев - значит упустить лес, бурно растущий только после 1800 года.
Эрик Джонс в 2010 г. красноречиво опроверг мнение многих моих коллег-историков экономики, таких как Померанц, Мокир и Голдстоун, о том, что ничего революционного в масштабах Великого обогащения не произошло примерно до 1800 года. Я уже отмечал, что в своей книге "Повторяющийся рост" (1988 г.) он уже приводил примеры таких "крупных фаз роста", как Китай эпохи Сун и Япония эпохи Токугава.⁹ Но эти фазы были подъемами без продолжений, теми видами удвоения, которые могли бы "продолжиться", если бы Китай или Япония приобрели то, что имела северо-западная Европа в XVIII и особенно XIX веках - общество, серьезно стремящееся к улучшению, без жестких ограничений со стороны правительства. И "неудачные взлеты", как их называют Асемоглу и Зилиботти, Амстердама, Флоренции и Генуи, действительно были неудачными в плане продолжения. (Однако отнесение Амстердама к категории неудач является научной ошибкой: я уже отмечал, что он, как и Лондон, просто перешел от преимущественно производственной и торговой деятельности к банковской и торговой; Флоренция и по сей день является крупным промышленным городом, а Генуя по-прежнему остается портом индустриализации Северной Италии).
Джонс считает, что "причиной столь незначительных эпизодов роста было, главным образом, чрезмерное стремление к получению ренты со стороны носителей политической власти"¹⁰. Например, историк экономики Шейлах Огилви приводит доказательства того, что средневековые гильдии купцов были убийцами роста, а не его творцами, как утверждают некоторые теоретики и историки неоинституционалистской школы. Она пишет:
Представители "конфликтной" точки зрения [в отличие от радужных неоинституциональных представлений о гильдиях] согласятся с тем, что существует веская экономическая причина, по которой гильдии, подобные купеческим объединениям, существовали так широко с XII по - в некоторых обществах - XIX век. Но не потому, что они увеличивали совокупный объем производства, гарантируя безопасность торговли или соблюдение контрактов. Напротив, они ограничивали конкуренцию и сокращали обмен, исключая ремесленников, крестьян, женщин, евреев, иностранцев и городской пролетариат из наиболее прибыльных отраслей торговли. Купеческие гильдии и ассоциации были так широко распространены и так живучи не потому, что эффективно решали экономические проблемы, делая всех лучше, а потому, что эффективно распределяли ресурсы среди влиятельной городской элиты, принося побочные выгоды правителям.¹¹