Полностью согласное, обладающее Истиной, предсказуемое, застойное, утопическое, рабовладельческое, тираническое, антиколониальное, иерархическое, абсолютно равноправное, зомбированное, генно-доминирующее или централизованно планируемое общество не нуждается в риторике, поскольку все вопросы уже решены. Достаточно действовать, следуя своей ДНК, традициям спартанства, бэконовскому методу, генеральному волеизъявлению, партийной линии (партийности), взглядам Табо Мбеки на СПИД или чему-то еще, что велит твой повелитель или твоя функция полезности. Правило таково: Не размышлять. Не обсуждать. Просто делайте это. Никакой риторики.
Для многих целей это правило не является безумным. Действительно, инновационное общество зависит от негласных знаний, разбросанных по экономике, а экономика зависит от возможности объединения таких негласных и привычных знаний невидимыми руками. Как сказал Хайек, "цивилизация позволяет нам постоянно извлекать выгоду из знаний, которыми мы по отдельности не обладаем. . . . Эти "инструменты", которые выработал человек... в значительной степени состоят из форм поведения, которым мы привычно следуем, сами не зная почему".²¹ Вы набираете текст на компьютере, не понимая машинного языка или того, что такое "реестр". Вы едете на своем автомобиле в химчистку, не зная точно, как работает его двигатель и что такое "нагнетатель". "Цивилизация развивается, - писал Альфред Норт Уайтхед в 1911 году, - за счет расширения числа важных операций, которые мы можем выполнять, не задумываясь о них"²².
Но в отсутствие новых убеждений правила, привычки, операции, знания, институты - словом, инструменты обогащения, материального и духовного, - никогда не изменятся. Компьютер застыл бы в том состоянии, которого он достиг в 1965 году. Автомобили никогда не перешли бы на водородное топливо. Финансовые рынки никогда не стали бы инновационными. Милль называл исчерпание продуктивных убеждений "стационарным состоянием", которым он, скорее, восхищался, как прекращением больной спешки современной жизни: "Самые богатые и процветающие страны очень скоро достигли бы стационарного состояния, - писал он, - если бы не было сделано никаких дальнейших улучшений в производительных искусствах"²³ В его время производительные искусства взрывались улучшениями (чего Милль не замечал; он не имел привычки бродить по северным фабрикам, как это делал в 1870-х годах молодой экономист Альфред Маршалл). От производственного взрыва зависело другое главное наслаждение Милля - свобода дискуссии - риторика во всей ее полноте. Как это обычно бывает, милый Милль противоречил сам себе (примерно так, как это делают сегодня радикальные экологи), когда восхищался неподвижным состоянием, но при этом восхищался и свободной риторикой, которой суждено было всегда его нарушать.
Именно огромные изменения в таких видах производительного искусства с 1700 г. по настоящее время, ускорившиеся в конце XIX в., и сделали нас современными. Как я уже показал, это не просто вопрос науки и границ познания. Только после появления британского электричества, а затем телеграфа в 1840-х годах, или немецкой органической химии, а затем искусственных красителей и лекарств в 1890-х годах, итальянского радио и связи с массами в 1920-х годах наука начала всерьез возвращать свой долг технологии. Именно "начала". До конца ХХ века экономика не принимала в этом участия.²⁴ До конца ХIХ века наиболее важные изменения в технике имели мало общего с научной теорией. Железные дороги. Взаимозаменяемые детали. Канализация в городах. Железные корпуса кораблей. Сборочные линии. Битумное покрытие. Классическим примером является паровая машина. Хотя открытие атмосферы, несомненно, сыграло свою роль в создании раннего парового двигателя, большинство его усовершенствований было делом техники, высокого и низкого мастерства машинного производства. Восточная наука, возможно, с таким же успехом могла стать основой промышленной революции, и до конца XVII века она была явно лучше европейской. Правда, в основе европейских разработок лежал научный метод навязчивых расчетов и экспериментов. Но до недавнего времени основная масса технологических изменений не была прикладной наукой, за редкими исключениями, такими как громоотводы Франклина на церковных шпилях или предохранительные лампы Хамфри Дэви и Джорджа Стефенсона в угольной промышленности.
Уже после теоретического обоснования паровой машины Карно, как выразился в 1917 году Лоуренс Джозеф Хендерсон, наука термодинамика была больше обязана паровой машине, чем паровая машина - науке. Маргарет Джейкоб убедительно доказывает, что идеальная причина действует раньше материальной. Паровая машина, сама по себе являющаяся материальным следствием идей XVII века о "весе воздуха", в 1740-х годах вдохновила новые идеи о машинах вообще. Однако сомнительно, что изобретатель "атмосферного" парового двигателя Ньюкомен, ремесленник, знакомый с насосами, много знал о высокой науке.
Не наука создала современный мир. Это сделали технологии в руках вновь освобожденных и уважаемых приборостроителей и лудильщиков.²⁵ (Джейкоб ненавидит слово "лудильщики". Она хочет, чтобы героем была высокая наука). Перегрев в комбинированных судовых двигателях и магистральных локомотивах, ставший практикой, наконец, в конце XIX века, можно отнести к теории, но его основной принцип - это принцип работы скороварки. Историк технологий Дэвид Эдгертон говорит о "шоке старого", то есть о непредсказуемом и творческом использовании, часто скромными потребителями, старых технологий, например, использование оцинкованного железа в крышах хижин в фавелах.²⁶ Это тинктура, почти в буквальном смысле.
Рутина торговли, накопления или эксплуатации не объясняет такого творчества в совершенствовании мастерских, доводки, потрясения старого. Мы должны сосредоточиться на том, как меняются привычки, как люди представляют себе новые технологии, совершенствуя их в ответ на экономическое давление и особенно в ответ на новую культуру чести, и придумывая новые способы использования старых технологий. В 1600-1800 гг. с ускорением массового роста изменилось то, как люди общались друг с другом, что привело к изменению их мышления в отношении технических, а затем и социальных проблем. Другими словами, общество открытого поиска зависит от риторики и в политике, и в науке, и в экономике, независимо от того, почитается ли слово "риторика" или нет.²⁷ И поскольку такие общества риторически открыты, они становятся интеллектуально творческими и политически свободными. В результате сделки, как я утверждал, они становятся удивительно богатыми. Эта история не может быть в основном связана с институтами, которые мало изменились до 1789 или 1832 года. Речь идет о социальной этике, которая изменилась. Риторико-этическая переоценка - это то, что начало происходить на пути к цивилизации, уважающей бизнес, но не отвергающей добродетели, сначала в некоторых разрозненных городах Европы в средние века, затем в северо-западной Европе и ее ответвлениях, но, наконец, в полностью современной форме, потенциально, повсеместно.
Одним словом, ревальвация произошла из риторики, которая обогатит и обогатит мир.