Пан брезгливо дернулся – рука не отпускала. Зло вцепившись в полу пальто, инвалид катился за Смальтышевским, громыхая деревянными колесами о камень мостовой. Мужичок с копной – его синие глаза потемнели – кланяясь, семенил рядом с паном и, густо брызгая слюной, скороговоркой повторял:
– Подай, барин! Христом-Богом молим! Подай!
Терпение пана лопнуло. Широко размахнувшись рукой, одетой в блестящую черную лайковую перчатку, он изо всех сил оттолкнул от себя безногого. Ящичек на колесах перевернулся, и оттуда, обмотанный в коричневые, гнилые тряпки, вылетел, взмахнув руками, точно птица, собирающаяся подняться в воздух, несчастный калека.
Глухо стукнувшись головой о мостовую, он упал под ноги расступившимся прохожим и с ненавистью прохрипел:
– Сволочь буржуйская!
Евгений Осипович попятился и бросился бежать. На секунду мелькнуло перед ним неласковое, искаженное яростью лицо со вздыбившейся вверх лохматой копной.
Лица и спины, мостовая, дома и небо в низких тучах бешеной каруселью кружилось перед Евгением Осиповичем, а сзади, едва пробиваясь через оглушительно пульсирующий в ушах ток крови, толкало:
– Бей буржуя!
К крикам «Бей буржуя!» немедленно присоединились другие:
– Долой буржуазию!
– Да здравствует монархия!
– Долой власть и капитализм!
– Анархия – мать порядка!
Смальтышевский посмотрел назад и с облегчением убедился, что за ним никто не бежит, а на месте недавнего инцидента собрался импровизированный митинг.
Пан перешел с бега на скорый шаг и повернул за угол. Схватившись за стену и отдышавшись, он было собрался продолжить путь, но тут с ним случилось странное. Перед глазами поплыли смутные, дрожащие круги, какие бывают, если долго смотреть на солнце незащищенными глазами. Множась и прыгая, как резиновые мячики, они сталкивались и раскалывались на части.
Смальтышевский поднял руки и, будто жонглируя, принялся ловить раскатывающиеся и лопающиеся шары; глаза его были закрыты; вид был больной.
– Сударь, что с вами? – как будто издалека донесся до него участливый голос, и видения мигом испарились. Дико взглянув на спрашивающего и даже не разобрав, кто это был – мужчина ли, женщина ли, пан по-собачьи встряхнул головой и, налетая на прохожих и спотыкаясь, побрел дальше.
Перед Спасом-на-Крови Евгений Осипович, обычно чуждый религиозному порыву и, к тому же, веру исповедующий католическую, неожиданно остановился и, не понимая, что на него нашло, снял шляпу и истово и размашисто, по-православному перекрестился, поклонившись в пояс. Сразу после этого Смальтышевский перенесся на дрожки, причем вспомнить, как и где он поймал извозчика, решительно не представлялось возможным.
Подъехав к адресу, пан слез с дрожек и, находясь в какой-то сомнабулической рассеянности, двинулся к парадной.
– Эй, ваше благородие, извольте заплатить! – просипело ему вслед. Евгений Осипович равнодушно обернулся и только сейчас вспомнил, что расплатиться ему нечем. Видимо, эта мысль явственно отразилась на его лице: извозчик нахмурился и, ни слова не говоря, с тжелым крестьянским замахом, последовательно ударил пана сначала в глаз, потом в ухо и в довершение – прямиком в солнечное сплетение.
Падая, Евгений Осипович успел услышать тихое, ненавистное «Буржуй!» и вслед за этим наступила тишина, в которой безмолвно хохотали круглые веселые рожицы, задорно показывающие языки.
Глава 3. Скарабей
Хохочущие рожицы неожиданно и неприятно преобразившуюся в вечно похмельную и ленивую рожу старого Федора. Рожа моргала и испуганно вглядывалась в лицо Евгения Осиповича, лежащего на диване в вестибюле парадной.
– Уйди ты от меня, Федор, не дыши! – страдальчески простонал пан, руками пытаясь отстраниться от перегарного амбре, исходящего от старика. Продолжая осоловело моргать и причмокивая, Федор выпрямился. Посвежело.
Смальтышевский провел рукой по лицу и с облегчением убедился, что крови нет, но левый глаз уже отекал, наливаясь горячим, а правое ухо распирало изнутри, точно вулкан, готовящийся к извержению.
– Кто же это вас так, батюшко? – стараясь не дышать в сторону пана, участливо спросил Федор.
Евгений Осипович махнул рукой и, прикрыв глаза, вяло проговорил:
– Видишь, брат… Беспорядки на улице…
Помолчав, добавил:
– Пойдем домой.
Поднявшись в квартиру, пан почувствовал себя лучше. Он отослал Федора за дровами – было нетоплено, а сам, запершись на ключ, кинулся к тайнику, хитроумно спрятанному за большим книжным шкафом, частично встроенным в стену.
Покопавшись за плинтусом, Смальтышевский отодвинул щеколду, запирающую вход в тайник, с усилием потянул книжный шкаф на себя, и перед ним узкой черной полосой открылся ход.