— Попытайло, открывай оружейку! — раздался в полумраке резервного освещения показавшийся почему-то страшным голос Медведяева. — Всё разбираем, до последнего рожка! Шокеры, браслеты — всё!
Раздался лязг оружия. Гоче отчего-то резко расхотелось подавать голос, чтобы напомнить о себе. Нагруженные оружием менты затопотали берцами к выходу.
— Товарищ подполковник, а с задержанными что?
— Выкинь их к чёртовой матери. А то ещё вымерзнут, — проявил гуманизм Медведяев.
Лязгнули засовы, дежурный, не глядя, сунул Махачу в руки пакет с вещами и Викиными документами, — и вот первый глоток морозного воздуха ожёг его лёгкие. В воздухе не пахло, как обычно в эти дни, ни ёлками, ни мандаринами. Пахло гарью и чем-то ещё — Гоча для себя определил это, как запах опасности. Опасностью была, как губка водой, пропитана вся его тридцатитрёхлетняя жизнь. Но здесь было что-то иное, неведомое, отчего по хребту под дублёнкой забегал мерзкий холодок. Окна в домах не горели, машины мчались мимо, не останавливаясь, и Гоча решил идти домой пешком. Крюк не близкий. Только перейдя через мост, ему удалось томознуть армейский ЗИЛок с тентом.
— Слышь, брат, это что — война началась? — спросил он хмурого сержантика-водилу, сунув ему стольник.
— Мне не докладывали, — отозвался белобрысый сверхсрочник, объезжая по встречке скопившуюся пробку легковушек.
— Ментов не боишься?
— Попрятались менты, — отозвался водитель. — Слились. Их сейчас днём с огнём нету.
Известие это показалось бы Махачу в любое другое время приятным. Но тут отчего-то вспомнились тараканы, исчезнувшие разом как один из их с Лариской квартиры примерно с месяц назад без объяснения причин. Поначалу тогда они тоже радовались, но потом Лариска вспомнила, что тараканы в доме — к счастью, и начала хныкать. Лариска… Ларсик… Что-то ты мне напоёшь насчёт вчерашнего? Да дома ли она вообще? Может, с концами отвалила, тварь, с этими крутышками. Билять, порву. Вот и доехали.
— Останови здесь! — Махач обошёл свой дом с торца и осторожно заглянул во двор. В лунно-снежном сумраке вырисовывался силуэт незнакомого джипа под мёртвыми окнами. Света по-прежнему не было, и темнота стояла зловещая, средневековая. Неожиданно Махач закрыл по зоновской привычке затылок ладонями и рухнул в снег. Что такое? Свет — обычное электрическое освещение на столбах и в окнах домов — вспыхнул разом, и это было настолько неожиданно, как будто влупили все прожектора на вышках, как оно бывает при побеге. Одно окно на втором этаже, правда, тут же потухло. Махач глянул ещё раз — так и есть. Это было его окно. Крадучись, обогнул дом. Все три окна тёмные, неживые. Лариска так поступить не могла. Насидеться в страшной темноте Бог весть сколько, а когда дали свет — тут же его вырубить. Нет. В квартире не Лариска. Как минимум, не одна Лариска. Повторять вчерашний опыт разборок Гоче не улыбалось. Он развернулся и зашагал обратно к трассе. В животе алчно урчало — сутки уже без еды. Надо было срочно искать вписку на ночь. Имелась в округе пара шалав на примете — но к ним без бухла нечего даже рыпаться. А все винные точки в такое время, понятно, закрыты. Оставался Икона. К Иконе идти не хотелось — подонок и стукач. Но других вариантов ночлега у Гочи не было.
Икона — в миру Генка Иконников — занимал большой чёрный двухэтажный барак с печным отоплением в самом начале улицы Павла Морозова. Жильцов оттуда давно расселили, и помещения частью были задействованы Иконой под производство, а частью, если можно так выразиться, под потребление. Икона гнал спирт. У него имелось четыре «миниспиртзавода» бренда местной оборонной промышленности, выдававшие продукт из зерновой браги — для VIP-пользователей. И ещё один мега-агрегат сборки деда Буржуя, перерабатывавший в заветный этанол методом какой-то непростой возгонки любую органику — начиная от опилок, и заканчивая понятно чем. Обслуживало Иконино хозяйство несколько неопределённого пола и возраста бомжей, здесь же и ночевавших. Трое-четверо собирали по округе органику, один обслуживал агрегат — именовавшийся «Асыпушкин», по принципу «наше всё», — и осуществлял разлив, а один — самый вдумчивый — клеил акцизные марки. Духан стоял на три квартала. Осуществлять подобного рода деятельность Икона мог по одной простой причине — он был стукач-многостаночник. Работал на три конторы сразу — Октябрьский РОВД, ОБЭП и наркоконтроль. При этом аккуратно отчислял в общак, и перед каждым визитом к ментам имел консультацию с самим Бармалеем. Такая взаимовыгодная форма сосуществования устраивала всех, кроме самого Иконы — по мере того, как он спивался, в нём всё выпуклее проступали черты бунтаря-философа с метафизическим душком.