— Возвращайтесь живыми — и с победой! — Ларсик патетическим жестом вырвала из сумочки ксерокопию кулибякинского манускрипта и стопку топографических карт — и всучила Стечкину. — Даю вам два часа на сборы — потом военным самолётом до К. Садиться там негде — десантируетесь с парашютами прямо над базой. Всё необходимое вам сбросит пилот. На месте вас встретит местный священник о. Пёдор — у него получите «Хаммер». Ну — с богом, чудо-богатыри! — Лариска полезла по очереди троекратно лобызаться со всеми. Удовольствие от этого, правда, получил, кажется, один Максим Стечкин. Мандализа Греч с дороги вообще мало что поняла из речи этой странной русской.
— O, those Russians! — только и пришло ей на ум из песен юности.
ГЛАВА 25
— На развалинах этих стен мы утвердимся и упрочим новое здание. Ободрись, Хрущов! Будем и мы боярами, полководцами!
Согласно древней китайской мудрости, лучший правитель — это тот, которого не замечают. Великую княжну Романовскую совсем не замечать было бы трудненько — девка выдалась больно видная. Да и по-временам отчебучивала вдруг что-нибудь этакое — как правило, незлое, но прикольное. И в то же время любой древний китаец бы её оценил высоко. Первое — она никому не мешала, не ущемляла интересы крупных группировок и корпораций — вообще не лезла в это. И второе — при ней было весело. Жизнь светской и полусветской Москвы превратилась в один нескончаемый карнавал. Что, как-никак, сглаживало для людей горечь оккупации. Живём-то один раз! Знатные иностранцы тоже были довольны — русский колорит. Словом, Петра и Борофф не ошиблись в выборе своей креатуры.
Кроме того, Лариску отличало, несмотря на всю её безбашенность, доброе сердце — тяжёлая юность её не озлобила. И если какому-то просителю удавалось к ней пробиться — обычно настырный всегда получал, что хотел. Кому — квартиру, кому — пенсию, а кому — и просто что-нибудь из нижнего белья очаровательницы — на память, в рамочку.
Даже седовласый представительный Лев Николаевич Романов-Парижский, обиженный сгоряча новоявленной «родственницей», получил вдруг от неё с фельдъегерем усыпанную бриллиантами маленькую, наподобие ермолки, копию шапки Мономаха работы Доярского — и приглашение в Москву погостить. Так и прижился он при развесёлом дворе, в должности «дядьки» — среднее между гувернёром и шутом, обучая потихоньку великую княжну премудростям светского этикета. Иногда, выпив на балу лишнюю рюмочку, старец примерял на благородные седины дорогой подарок — и всхлипывал:
— Ну, наконец-то — дòма… Жива Россия!
— Не ссы, дедуля! Прорвёмся! — Ларсик игриво сбивала ему шапку набекрень и целовала в лысинку. — А если меня повесят — глядишь, и ты ещё поцарствуешь!
— Бог с тобою, переплюнь, дитятко золотое! — мелко крестил её, смахнув слезу, добряк. — Куда мне, старому. Мне и при тебе славно…
Шутки шутками — а как задумается Лариска, да оглянется — и накатит тут на сердце девичье тоска смертная. «Кто я здесь? Чего делаю? Сидела бы себе в Коминтерне…». Чуяла, что добром здешнее веселье для неё не кончится.
Сырков, наконец, созрел — сделал ей официальное предложение. Петра подумала — и велела соглашаться. Можно для порядку покобениться — а вообще такой человек в хозяйстве сгодится. Растяжим — на любой режим, как хороший презерватив. Между тем начинали съезжаться гости — подступало время коронации…
— Послушай-ка, Ларсик, солнышко, — однажды, проснувшись с ней в одной постели, молвила медовым голосом госпожа кардинал. — А ты не подумала, моя ягодка, во сколько нам это удовольствие начинает обходиться?
— А? Что? У нас денежки кончаются? — испуганно захлопала ресницами спросонок юная принцесса.
— Ну-у… — неопределённо протянула Петра. — Понимаешь, нельзя же всё время только веселиться. Надо учиться понемножку зарабатывать себе на конфетки.
— А что я должна делать? — испуганно вскинулась Лариска. — Ведь я всё-таки без пяти минут царица! «Не гоже лилиям прясть!» — вспомнила название бульварного романа, который ей подсунул дядька Николаич.
— Вот на этом и можно заработать, — ласково разъяснила ей наставница. — Понимаешь — короля делает свита. А кто тебя окружает? Ну, я, положим — маркиза, дядька твой — князь. И всё! Остальное — шелупонь без роду-племени. Так не годится.
— Что же делать? — заскучала княжна. — Они такие прикольные… А тащить сюда эту ветошь эмигрантскую — с ними с тоски подохнешь.