Мы вышли из подъезда и Женька заметил, что мама стала грустной.
— На работу не хочу идти, — отшутилась Вика, и надела куртку, всё это время проболтавшуюся, в левой руке. — Понедельник — день тяжёлый.
Похоже, с Викой были солидарны и остальные прохожие, ненавидящие понедельники и всю рабочую неделю в целом. У Женьки, наоборот, было прекрасное предвкушающее настроение, и с ним было солидарно погожее весеннее утро и я.
Девушка из соседнего подъезда тянула в детский сад канючащего мальца, лет четырёх-пяти. Здоровый мужик с увесистым пузом курил и трепался с соседом, пока молодой далматин шнырял по детской площадке. Мы переглянулись. Машины, удачно припаркованные и неудачно втиснутые, постепенно разъезжались, и двор приятно пустел.
Я уделил внимание кусту спиреи, набиравшей цвет, и как по прямой линии шёл впереди.
Женька — хороший парень, добрый. И Глеба он любил, и меня. И маму.
Я обернулся и посмотрел на Вику, лениво вильнул хвостом.
А Вика любила Глеба, и это меня не радовало. Как впрочем, и Люся, со своими визитами. Я ненавидел рыжую за то, что как только её тощая нога переступала наш порог, я сразу переставал существовать. Неужели непонятно — у нас с Глебом своя семья, всё налажено, и никого нам не надо!
Мы прошли через двор соседнего дома (так ближе), мимо минимаркета и направились к автобусной остановке.
— Постоишь со мной? — Вика окинула ожидающих автобус знакомящимся взглядом, и скрестила руки на груди.
— Ага.
— Постоишь. Меня как будто нет, — я включил ворчуна.
— Мне кажется, что он меня не любит, — сказала Вика, кивнув на меня. — Всегда так смотрит, будто цапнуть хочет.
— А за что тебя любить?! — искренне удивился я её проницательности.
— Не, мам, Бус всех любит.
— Нет, друг мой, в этот раз она права. Я люблю только Глеба.
— Глеба, конечно, больше всех, он же хозяин, — согласился Женька, что-то сжимая в кармане ветровки, скорее всего, солнцезащитные очки.
Не хозяин — друг. Жаль, не мог им объяснить, да, и не поняли бы всё равно.
— О, автобус! — Вика, как и все направилась к бордюру, но медленно, желая зайти последней, и притормозила, вспомнив, что не поцеловала сына. — До вечера, милый!
— Ага, мам! — ответил Женька, и, не дожидаясь, когда она влезет в автобус, подал мне знак, что пора идти.
На тот день был намечен прогул. Своими планами Женька поделился со мной накануне, когда Глеб попросил меня выгулять. Выгульщик-прогульщик учился с третьего урока, и, зная, что Вика будет на работе до четырёх, решил, что всё к одному, а именно к прогулу. Он уже не мог учиться, потому что на горизонте неизбежно маячили два события — окончание учебного года и День рождения Жени. И они шли, что называется друг за другом с разницей в три дня.
И ещё одно новое чувство охватило Женьку — свобода. Когда они жили с отцом, в школу и обратно его отвозил водитель — сбежать было не реально. Вернее, сам факт побега не мог остаться незамеченным. А тут-то!
Глава шестая
О событиях, изложенных в этой главе, я знаю со слов Глеба и Вики, но поводов им не доверять, даже Вике, у меня особо нет, поэтому считаю, что так и было.
Только отойдя от соседней пятиэтажки, Вика увидела Глеба, беспомощно слоняющегося возле подъезда. Она подумала, что он ждёт Женьку и меня с вечерней прогулки, но тогда было непонятно — если Глебу стало лучше, то почему он не пошёл с нами, а теперь вдруг надумал? И она непроизвольно встревожено ускорила шаг.
— Глеб!
— Наконец-то, пришла! — Глеб кинулся к ней, и понял, что не знает, с чего начать. Как сказать, что мы пропали? Что нас нет с самого утра? Что всё это время он ждал, потом пытался искать, звонил в полицию, но его заверили, что мальчик просто загулялся, и что не стоит переживать, если с ним такая умная собака. Какой бред!
И когда он всё это на неё опрокинул, она стала дышать громко и редко, потом прикрыла рот рукой, чтобы не завыть, и немного справившись, спустила руку на шею.
— Я слышал, как тёрлись подошвы туфель об асфальт, потому что она крутилась, оглядывая местность. Потом переспросила, и мне пришлось повторить, — рассказывал мне Глеб. — Обозвав блюстителей порядка идиотами и кончеными придурками, Вика сняла сумочку с плеча и рванула молнию. Снова зашаркали туфли, но по-другому, и я не сразу понял, что она как цапля, стояла на одной, скорее всего, на правой ноге. Другой, согнутой в колене, она подпирала сумку, в которой зло и торопливо что-то искала. Я собирался помочь — подержать что-нибудь или предложить присесть, как она сама резко пошла к скамейке.