V
Благожелательность и сострадание
Любовь, великодушие, расположение к людям, сочувствие и жалость всегда почитались величайшими добродетелями, наивысшими свойствами человеческой души. Милосердие считалось царским достоинством в двух смыслах: во-первых, оно возвышалось над прочими качествами благородной души, и, во-вторых, оно особо присуще царственным особам. Не нужен Шекспир, чтобы почувствовать (хотя, возможно, как и всему остальному миру, он нужен нам, чтобы выразить эти чувства), что милосердие более к лицу монарху нежели сама корона, и что оно стоит превыше его власти. Конфуций и Мэн-цзы часто повторяют, что величайшее требование к правителю – милосердие. Конфуций говорит: «Пусть властитель совершенствуется в добродетели, и люди стекутся к нему, с народами придут к нему земли, а земли принесут ему богатство, богатство даст ему благо использования на правое дело. Добродетель – корень, а богатство – плод». И далее: «Никогда не случалось такого, чтобы властитель любил милосердие, а его народ не любил праведности». И Мэн-цзы вторит ему: «В анналах сохранились примеры того, как отдельные люди, лишенные милосердия, достигали верховной власти в одной провинции, но никогда я не слышал, чтобы целая империя попала в руки того, кто не наделен этой добродетелью». И далее: «Невозможно, чтобы кто-то стал правителем народа, если народ не повиновался бы ему по зову сердца». Оба мудреца определяли это обязательное требование к правителю, говоря так: «Милосердие есть человек». В эпоху феодализма, который деградировал в милитаризм, именно милосердию мы обязаны избавлением от наихудших проявлений деспотизма. Когда подданные всецело вверяют себя в руки власти, они готовы мириться с любым своеволием правителя, и это, естественным образом приводит к абсолютизму, часто называемому «восточной деспотией», как будто история Запада не знала тиранов!
Я далек от оправдания деспотизма любого рода, но было бы ошибочно отождествлять его с феодализмом. Когда прусский король Фридрих Великий изрек: «Монарх есть первый слуга государства»[56], юристы справедливо сочли, что началась новая эра в становлении свободы. По удивительному совпадению в это же самое время в глуши северо-западной Японии с таким же заявлением выступил Едзан из княжества Енэдзава[57], доказывая, что феодализм не сводится к тирании и угнетению. Феодальный правитель, пусть даже пренебрегавший ответными обязательствами по отношению к своим вассалам, ощущал ответственность высшего порядка – перед предками и небом. Он был отцом своим подданным, которых небо вручило его попечению. Бусидо поддерживало и развивало патерналистский тип власти, еще его можно назвать отеческим, в отличии от менее заинтересованной в благополучии подданных дядюшкиной власти (дяди Сэма, например). Различие между деспотическим и отеческим правлением заключается в том, что в первом случае народ повинуется неохотно, а во втором делает это с «той гордой покорностью, тем исполненным достоинства повиновением, тем подчинением сердец, которые поддерживали пламя, пусть даже в закрепощении, духа возвышенной свободы»[58]. Не далек от истины тот, кто назвал короля Англии «королем чертей, поскольку его подданные часто бунтуют и желают его свергнуть», французского монарха – «королем ослов, поскольку его подданные тащат на себе бремя налогами и податей», а королю Испании даровал титул «короля людей», потому что «народ подчиняется ему с охотой». Но довольно об этом!
Добродетель и абсолютная власть могут показаться англосаксонскому уму несовместимыми. Победоносцев[59] точно выразил принципиальное отличие английского общества от Европы, сказав, что в основе европейских обществ лежат общие интересы, тогда как характерных признаком английского является высокоразвитая независимая личность. Слова этого государственного деятеля о личной зависимости индивидов от того или иного общественного объединения и в конечном итоге от государства, зависимости, типичной для европейских держав и особенно для славянских народов, вдвойне верно в отношении японцев. А потому у нас свободное изъявление монаршей власти не только не ощущалось как тяжкое бремя, как мы видим это в Европе, но оно в целом умерялось отеческим вниманием государя к чувствам народа. «Абсолютизм, – говорит Бисмарк[60], – в первую очередь требует от правителя беспристрастия, честности, верности долгу, энергичности и внутреннего смирения». Если мне будет позволено привести еще одну цитату, я хотел бы упомянуть речь германского императора в Кобленце[61], в которой тот говорил о «монаршей власти милостью божией с ее тяжелыми обязанностями, огромной ответственностью перед одним только Создателем, освободить от которой монарха не способен ни человек, ни министр, ни парламент».
56
59
60