Шутка успеха не имела. Все знали гипсовую даму давным-давно.
Покружив по лабиринту, компания вышла к калитке с трубками. Гости изумлённо переглянулись, Бувар наблюдал за выражением лиц и, горя нетерпением узнать мнение соседей, спросил:
— Как вам это нравится?
Госпожа Борден расхохоталась. Остальные последовали её примеру. Кюре кудахтал, Гюрель кашлял, доктор вытирал слёзы, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро — человек донельзя беззастенчивый — выломал одного Абд-эль-Кадера и положил себе в карман «на память».
При выходе из аллеи Бувар решил удивить посетителей и крикнул во всё горло:
— Сударыня! К вашим услугам!
Тишина! Эхо молчало — должно быть, потому, что при перестройке риги с неё сняли высокую крышу с коньком.
Кофе был подан на пригорке: мужчины собрались было сыграть в шары, но тут все заметили, что из калитки на них глазеет какой-то человек.
Прохожий был худ, чёрен от загара, с тёмной щетинистой бородой; на нём были красные рваные штаны и синяя блуза.
— Налейте мне стакан вина, — проговорил он хрипло.
Мэр и аббат Жефруа сразу его узнали. Он работал прежде столяром в Шавиньоле.
— Ступайте с богом, Горжю, — сказал г‑н Фуро. — Просить милостыню воспрещается.
— Милостыню?! — вскричал человек вне себя. — Я семь лет воевал в Африке. Только что вышел из госпиталя. А работы нет. Что ж мне, грабить, что ли? Пропадите вы все пропадом!
Гнев мужчины сразу улёгся, и, подбоченясь, он смотрел на сытых буржуа, горько усмехаясь. Тяготы войны, абсент, лихорадка, нищенское, жалкое существование — всё это читалось в его мутном взоре. Бледные губы дрожали, обнажая дёсны. С высокого багряного неба на него лился кровавый свет, и от того, что он упрямо стоял на месте, всем стало не по себе.
Чтобы положить этому конец, Бувар протянул ему недопитую бутылку. Бродяга жадно выпил вино и пошёл прочь по овсяному полю, размахивая руками.
Поступок Бувара вызвал всеобщее осуждение. Такие поблажки только поощряют простонародье к беспорядкам. Но Бувар, раздражённый тем, что гости не оценили его сада, принял сторону народа, и все заговорили разом.
Фуро восхвалял правительство, Гюрель признавал на свете только одно — земельную собственность. Аббат Жефруа сетовал на равнодушие к религии. Пекюше обрушился на налоги. Г‑жа Борден восклицала время от времени: «Ненавижу Республику».
Доктор превозносил прогресс:
— Поверьте, сударь, нам необходимы реформы.
— Вполне возможно, — ответил Фуро, — но все эти идеи вредят делам.
— Плевать мне на дела! — воскликнул Пекюше.
— По крайней мере, дайте дорогу способным людям, — заметил Вокорбей.
Бувару это требование показалось чрезмерным.
— Вы так считаете? — переспросил доктор. — В таком случае грош вам цена. До свиданья! Желаю, чтобы настал потоп, а не то вам никогда не удастся поплавать на лодке в вашем бассейне.
— Разрешите и мне откланяться, — сказал г‑н Фуро и, указав на свой карман, где лежала трубка с Абд-эль-Кадером, добавил: — Если мне понадобится ещё одна, я к вам наведаюсь.
Перед уходом кюре робко заметил Пекюше, что находит непристойным это подобие гробницы посреди огорода. Гюрель, прощаясь, отвесил низкий поклон всем присутствующим. Г‑н Мареско исчез тотчас же после десерта.
Госпожа Борден снова вдалась в подробности заготовки корнишонов, пообещала рецепт для приготовления пьяных слив и три раза прогулялась по большой аллее, но, проходя мимо поваленной липы, зацепилась за ствол подолом, и друзья услышали, как она прошептала:
— Боже мой, что за дурацкое дерево!
До полуночи оба амфитриона изливали своё негодование под сенью беседки.
Правда, обед не особенно удался, но гости набросились на угощение с такой жадностью, словно три дня ничего не ели, — значит, не так уж оно было плохо. А злосчастная критика сада была вызвана не чем иным, как чёрной завистью. Всё более горячась, друзья восклицали:
— Вот как! В бассейне мало воды! Погодите, будут там и рыбы и даже лебеди.
— Они едва удостоили взглядом пагоду!
— Только тупицы могут утверждать, будто руины — это свалка!
— Подумаешь, гробница непристойна! Почему непристойна? Разве люди не имеют права строить всё, что угодно, на своей земле? Я даже завещаю, чтобы меня здесь похоронили.
— Не смей так говорить! — взмолился Пекюше.
Затем друзья стали перемывать косточки гостям.
— По-моему, врач любит пускать пыль в глаза!
— А ты заметил усмешку г‑на Мареско перед портретом?
— Какой невежа этот мэр! Если ты обедаешь в чужом доме, чёрт возьми, надо с уважением относиться к его достопримечательностям.