— Господа! Что вы делаете? Опомнитесь!
Ватага, кидавшая в кучу разные вещи, перестала трудиться, удивленно обернулась. Десятки вытаращенных, бегающих глаз уставились на пришедших.
— Что вы творите! — продолжал с укоризной Попасович. — Вы же образованные интеллигенты! Как вы будете смягчать нравы, сеять вечное, светлое, доброе среди темных забитых крестьян, коль сами столь дико…
— Долой поповскую утопию, интеллигентное бревно! — злобно прервал его выскочивший откуда-то Череп-Свиридов. — Много ль твое христианство за двадцать веков посеяло народу светлого, доброго и так далее?
— Мы сами, всем народом одним махом разделаемся с социальным злом! — взмахнул Чиляк тяжелым кулаком.
— А дуракам, кто не понимает или вздумает мешать нам, вдолбим вот этим! — сунул Череп-Свиридов под нос Попасовичу револьвер.
— Господа, вы слышите? Свободу, равенство и братство — пушкой! Фи-и-и!.. — скривился презрительно Попасович. Спутники его возмущенно загудели. В ответ им закричали:
— Мы, эсеры и анархисты, зло вышибаем злом! Мы взялись за дело своими руками, и кто с нами не пойдет…
— Да как вы смеете требовать от нас быть разбойниками? И… и… потом мы ни в какие заговоры ваши не вступали! — воскликнул с гневом Попасович.
— Да! Да! — нестройно поддакнули ему единомышленники. — Мы к вам пристраиваться не будем, мы учиться будем!
— А этого вот не видали? — показал им Чиляк кукиш. — Учиться они будут! Ишь, иезуиты! Народ поднял революцию не для того, чтоб такие помещичьи сынки…
— Да чего с ними растабаривать!
— За дело, товарищи! — крикнул кто-то задиристо и выпалил в воздух из револьвера. И опять замелькало, затрещало.
— Ну что ж… — повернулся Попасович к своим со смиренномудрием на лице: мол, как кому угодно, а я умываю руки. Обиженные единомышленники повернулись вразнобой и пустились со двора.
— Ату их! Ату! — понеслось им вслед.
Попасович в воротах обернулся, поглядел, как летят в кучу ломаной мебели матрацы с подушками, засмеялся коротко и враждебно.
На кучу плеснули керосину, подожгли. Евдоким смотрел на горящее добро и не мог глаз оторвать, лишь отступал все дальше от гигантского зловонного огнища. Неровный ветер раздувал его, огненные хвосты горящих перьев, треща, взлетали ввысь и, догорев, сыпались на землю дымными комочками. Зловещий фейерверк! Ничего подобного никогда и не снилось.
В Кинеле тревожно ударили в набат. Чиляк сунул в руки Евдокиму тонкую пачку каких-то листков, наказал во что бы то ни стало расклеить по столбам да поторапливаться, не то поздно будет утекать.
— Куда утекать? — вытаращился на него Евдоким.
Чиляк осклабился, повертел пальцем возле лба.
— Ты что, угорел? Или в башке твоей того? Не хочешь — оставайся, в гостинице романовской давно уже ждут тебя, хе-хе, с расклепанными браслетами.
Захохотал дураковато и словно сквозь землю провалился.
Евдоким не заметил, что остался во дворе один. Один он да еще костер, полыхающий вовсю. Тут бы и ему, по примеру прочих, задать драла во весь дух, а он вытащил из пачки листовку и принялся читать.
«Организация самарской учащейся молодежи комитета партии социал-революционеров
Мы, учащиеся сельскохозяйственного училища, наученные тяжкими годами гнета и насилия, вынесшие на своих плечах полицействующую педагогику, говорим твердо: прочь старое! Мы вестники новых времен, наш лозунг — свободная школа в свободной стране. Сорвем с науки обветшалые одежды! Чтобы покончить со старыми порядками, мы закрываем училище. Да здравствует революция!»
«Вот в какую политику врюхали меня собаки… — почесал затылок Евдоким, не слыша, что за спиной его началась какая-то возня. Вдруг охнул от резкой боли; оглянулся — двое дюжих надзирателей вывернули ему руки, держат. Рванулся — не тут-то!
— Держи его! Держи грабителя! — орал с порога разъяренный директор. Евдоким рванулся опять.
— По кумполу его, по кумполу! Под сусало! — вертелся и подскакивал наподобие шавки помощник с русой бородкой.
Откуда-то высыпало еще несколько осмелевших надзирателей и студентов — приспешников Попасовича. У Евдокима похолодело сердце, понял: тут ему и крышка, живым облупят. Покосился на гудящий костер, на налетевших беркутами надзирателей, опять на костер и вдруг изо всех сил рванулся к огнищу. Но надзиратели крепко повисли — не стряхнуть. Проволок их боком несколько шагов. В лицо пахнуло жаром, закрыл глаза. Еще шаг, еще, и тут пальцы, державшие его клещами, ослабли. Евдоким изловчился, вырвал руку и одним махом хрястнул в висок надзирателя. Тот — с ног долой и руки раскинул. Второму поддал изо всей силы короткого тычка, и он отлетел в сторону, вильнув вверх задом.