Дан в Царском Селе в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот шестое, царствования же Нашего последнее.
На подлиннике подписал Николай второй — рукой народа добавлено — и последний.
Раздобыл и издал Самарский Комитет Рос. с-д. Раб. партии».
Кошко положил листовку на стол. В зрачках его сверкнул острый огонек, гладкое лицо покрылось неровным румянцем, брови стянулись на переносице. Засопел:
— Да-с… Открытое подстрекательство к свержению монархии.
По губам Блока скользнула змейкой сардоническая усмешка. Развел холеными руками.
— А что же м-м… жандармское управление? — уставился на него Кошко, вытянув шею.
— Э! — крякнул Блок, как после доброй чарки. — Будто вы не знаете… Жандармская служба вне нашего ведения. Глупо, но факт! А против факта… гм… не попрешь. Вот и получается: жандармское управление само по себе, делает что-то или не делает — нам неведомо, а губернские власти вынуждены в одиночестве раздираться в борьбе с крамолой. Помощь от нашей самарской жандармерии ничтожна, агентов ее знают не то что революционеры, а каждый обыватель, будто у них на лбу написано. Вот мы и вынуждены прибегать к открытой силе, а надежных войск мало. Крестьянские же волнения с каждым днем растут, то и дело приходится выезжать на беспорядки. Особенно возбуждают деревню газетные отчеты о заседаниях Думы. Правительство там открыто осуждается, как уголовный преступник. И вообще местная печать разнуздана невообразимо. «Самарскую газету» захватили социал-демократы, «Самарский курьер» работает на эсеров. Свобода печати!.. Так что одними карательными мерами поддерживать в губернии порядок не так-то просто.
Кошко был согласен с Блоком. Конечно, в крайнем случае можно и штыками водворить в губернии мир, но то будет уже «римский мир», о котором еще древний историк Тацит писал: «Где римляне превратили край в пустыню, там, говорят, установили мир».
«Нет, я не пойду по пути римлян, — сказал себе Кошко. — Твердость, но и гибкость, хитрость, но и терпение одновременно. Мудр и дальновиден Петр Аркадьевич: революция изменчива, может принимать всякие формы и виды, и тогда государству недолго превратиться в пороховой погреб. Нет, одна сила как средство политической борьбы не годится. Иное дело — внутренняя реорганизация, аграрная реформа и именно такая, какую задумал министр внутренних дел. Дать возможность взыграть хищному эгоизму мужиков, и они перегрызутся, как дикие звери из-за куска падали. И войск никаких не потребуется для усмирения смуты».
Мысли Кошко прервал громкий и мелодичный звонок телефона. Блок снял трубку, послушал, быстро привстал с кресла, вскричал взволнованно: «Как? Когда?» Послушал еще, густо багровея, и резким движением руки бросил трубку на рычажки аппарата. Помолчал, грузно переступая с ноги на ногу, выпятив губы, хмуря брови и машинально перебирая на столе какие-то бумажки. Хмыкнул, сказал глухо:
— Вот, пожалуйста! Только что совершен террористический акт в жандармском управлении. Благодаренье богу, неудачный, — перекрестился размашисто Блок.
Дюжая грудь Кошко вздулась, он невольно задержал выдох, подумал: «Скучное начало. Но… жребий брошен» — и спросил деловито, не выказывая волнения:
— Преступник, надо полагать, схвачен?
— То-то и плохо, что нет. Вот и надейтесь на секретную полицию… Саму, того гляди, вознесут на небеса…
Спустя минут десять в кабинет вошел мрачный генерал и рассказал то, что сам услышал от других чинов полиции.
Не далее как полчаса тому назад в жандармском управлении на Саратовской улице неизвестно откуда появился какой-то молодой человек. В парадную он не входил, по крайней мере, дежурный его не видел. Должно быть, прошел как-то со двора. Затем, преодолев два марша лестницы на второй этаж, свернул в длинный коридор, в середине которого находится дверь в приемную канцелярию, открыл ее и, недолго думая, швырнул с порога белый пакет с дымящимся проводом. Пятеро жандармских унтеров, находившихся в помещении, оторопели от неожиданности. Смотрели выпученными глазами на шипящий пакет, а молодой человек тем временем затворил дверь и скрылся.
Адъютант начальника жандармов раньше всех понял, в чем дело. Он одним махом вскочил на подоконник, распахнул окно на улицу, чтобы выпрыгнуть, пока не раздался взрыв. Но тут один из унтеров пришел в себя, бросился к пакету, выдернул горящий шнур и швырнул в окно. Попал в стоящего на подоконнике адъютанта, а тот в страхе отправил его носком сапога дальше на улицу. Все проводили взглядом дымный след, охваченные одновременно и невыразимо сладостным облегчением и страшной слабостью. С искаженными лицами приблизились к свертку. В нем оказалась шашка динамита, по величине и по форме похожая на торец для деревянной мостовой, только двойной толщины. Взорвись эта штука, и от двухэтажного здания управления камня на камне бы не осталось.