— Быстро ящик!
— Нету его. Не знаю… — ответил тот, протягивая в дрожащей руке квитанцию. — Возьмите, я не знаю… Нету здесь ящика, хоть сами смотрите. Унесли жандармы.
Франт взял квитанцию, подумал чуть и подтолкнул смотрителя браунингом к телефону: новенькому, видать, установленному здесь совсем недавно.
— Звони в дежурку, что явились за багажом.
— М-м… Не умею… — пролепетал смотритель, дрожа.
— У-у! — замахнулся на него франт и снял трубку — Пришли за ящиком, слышь? Пять человек пришло… — прошипел он, услышав отзыв, и, оборвав провод, выбежал наружу. Монашка, сидевшая уже в пролетке, крикнула извозчику, и лошади тронули. Франт запер дверь пакгауза снаружи на засов и вскочил на ходу в экипаж.
Они пересекали вокзальную площадь, когда навстречу показалась ватага жандармов. Придерживая рукой револьверы, они нестройно трусили в сторону багажного двора.
— Разворачивай к подъезду! — крикнул кучеру франт и через мгновенье вошел в дежурное помещение дорожной жандармерии. За ним — еще двое. Встали у двери. Дежурный, писавший за столом, поднял голову и тут же втянул ее в плечи: перед носом чернели три револьверных дула. Перо выпало из рук, покатилось по полу. Франт дерзко усмехнулся, поглядел по сторонам — ящика нигде не видно. Перевел взгляд на дежурного: тот, должно быть, понял, что им нужно, сидел спокойно, скрестив руки на груди, и, казалось, внутренне злорадствовал, посматривая на налетчиков. Франт громко позвал:
— Федосей!
— Здесь я! Запертый. И ящик здесь, ломайте! — послышалось приглушенно из-за двери в какое-то смежное помещение.
— О, черт! — ругнулся франт и бросил взгляд на часы. Он прикинул: жандармы, пожалуй, добежали уже до пакгауза, поняли, что их обманули, и сейчас явятся сюда. Он выглянул в окно, там по-прежнему пусто: две-три торговки, да дворник курит, прислонившись к фонарному столбу. Подал знак своим товарищам. Разбежались втроем и высадили дверь.
Из темноты показалось радостное лицо оборванца.
— Вот и мы! Беритесь оттуда, ящик треснул, осторожно…
…А Муза сидела в пролетке, готовая в случае опасности дать товарищам сигнал тревоги. И опасность появилась: из ворот товарного двора выбежали жандармы и припустили через площадь, где устанавливали на пролетку ящик с литературой.
— Работнички… — ругался франт, заталкивая в щели оброненные брошюрки.
Жандармы наддали еще, заходясь свистом.
— Гони! — крикнул франт испуганному извозчику. Тот дернул вожжи, и лошади понесли, высекая искры из булыжника мостовой.
За ближайшим поворотом франт огляделся и, прыгнув на землю, шмыгнул в какой-то двор. В углу, где отхожее место, сбросил черный парик, очки и котелок, полосатый пиджак перекинул через руку подкладкой вверх и в тот же миг превратился в кудрявого веселого Шуру Буянова. Двинулся, не спеша, со двора. Стоп! Прислушался. В стороне вокзальной площади свист и шум. Мимо двора процокали подковами конные городовые. Час ранний, на улицах народу нет, идти по городу опасно: будут хватать каждого встречного. Придется немного выждать.
Шура притаился в зарослях серебристой лебеды за высокой поленницей дров. Он не слышал, как костерил жандармов подоспевший начальник, увидав в их руках всего лишь две тощие брошюры, оброненные второпях с пролетки, не знал, что Муза чуть было не-попалась конным городовым и спаслась только тем, что, скрывшись на задах Воскресенского базара, сбросила с себя монашенскую накидку и затерялась вреди торговок.
Ящиком же занялись Федосей с Досифеем. Поздно вечером они вытащили его из канавы, где он пролежал весь день, заваленный сухим будыльем, и вывезли за город на конспиративную квартиру.
…Прошла еще неделя. Евдоким каждый день в положенное время являлся на берег Волги, залезал в густые заросли невдалеке от обломков занесенной половодьем беляны и отсиживал час-полтора на случай, если явится вдруг кто-либо из своих по делу. Но никто не являлся: то ли террористы стали не нужны, то ли еще почему-то затянулась его дачная жизнь. Там, на той стороне, в городе догорали митинги, а по волостям и уездам губернии с запозданием все ярче и грознее горели помещичьи усадьбы. Руки у Евдокима зудели, безделье становилось нестерпимым. «И чего вожди примолкли? Почему не дают работы? Мстить надо! Мстить не раздумывая!» — твердил он упорно и как дисциплинированный солдат боевой организации продолжал совершать свои походы к Волге на условленное место. Однажды жарким днем, когда небо подернуто дымчатой проседью и в реке дробью перекатываются солнечные осколки, Евдоким, продираясь сквозь гущу ивняка, внезапно подумал: