— Как стемнеет, чтоб был у дома бакенщика. Возле Жабьего затона, знаешь?
Евдоким кивнул.
— Смотри не притащи хвоста, — предостерег угрюмо малый.
Евдоким присвистнул и, похлопав его по плечу, зашел во двор, а связной полущил еще немного семечки, встал и поплелся куда-то. Заперев изнутри дверь комнаты, Евдоким открыл свой сундучок, вынул смит-и-вессон, разобрал, почистил, щелкнул несколько раз курком, затем вставил патроны и вымыл руки. Встал у окна, поглядел на тяжело повисшие розги, ракиты, сунул револьвер год подушку и улегся на койку.
В сумерках поднялся, накинул на плечи пиджак и отправился к дому бакенщика. Места он изучил, поэтому решил идти ближайшим путем. И все же в темноте сбился с тропы и попал в глубокую водороину, полную сухих, как порох, сучьев. От сушья-крушья этого треск пошел такой, что, должно быть, за версту слышно. Выбрался, чертыхаясь, на стежку и вскоре увидел под мрачными осокорями на крутом песчаном откосе хибару бакенщика. Слева лежала старая рассохшаяся лодка, возле нее на фоне мерцающих желтоватых огней, отраженных в воде, кто-то покуривал. Заметив Евдокима, курильщик встал. Это был Григорий Фролов. Поздоровались.
— Я первый, что ли? — спросил Евдоким.
— Комитетчики уже здесь. Иди, я подежурю пока…
Евдоким вошел в темные сени, нащупал щеколду, но не открыл: из-за двери слышались голоса спорящих людей. Кто-то громко говорил, отрубая резко каждое слово.
— Вооруженное восстание может быть революцией, оно может быть и мятежом…
— Бросьте, Мельгунов, — отвечал устало другой голос. — Революции ли, мятежу ли все равно нужны не слезы, не вздохи сочувствия, а свинец, динамит и нервы. Да-с! Крепкие нервы. Революция — горнило, которое требует, чтобы в него без жалости и сомнений бросали свежее топливо — молодежь — с тем, чтобы она изменялась, переплавлялась в нечто новое, в чем бы не было мыслей о собственном «Я». Не было страха за свою жизнь, но было желание — отдать ее за идею.
«Та-ак… — поежился Евдоким, — значит, я топливо… Довольно откровенный товарищ… Что ж, цинично, зато справедливо», — подумал Евдоким, продолжая слушать речь эсеровского вожака. Больно и обидно задевало ощутимое в голосе его презрение к «топливу». Евдоким густо покраснел, задышал тяжелее, но тут же окоротил себя: а чего, собственно, оскорбляться? Комитетчик по-своему прав. На самом деле, кто я для них? Несформировавшаяся личность, из которой еще предстоит лепить то, что необходимо для партии, что угодно им, руководителям. Евдокиму вспомнились колючие слова Музы о детской пасхальной игре, и он почувствовал, как опять тяжелое сомнение холодным гадом скользнуло по телу. «Как все просто… Ужасно просто!» — сказал он себе, а что просто, и сам не знал. Идти в халупу, где происходил такой разговор, не захотелось. Повернулся к реке, припал плечом к дверному косяку, уставился в неподвижном напряжении на трепещущие отблески звезд в черной воде. Свободно-мрачная и широкая, неслась она в темную даль. Дул верховой густой ветерок, где-то за излучиной глухо, предостерегающе поревывал пароходный гудок. Послышались шаги на тропинке, к халупе кто-то приближался.
«Некрасиво получается… — мелькнула мысль у Евдокима. — Заметят, что липну к двери, еще заподозрят что-нибудь. Эх! — с каким-то лихим отчаяньем стукнулся он головой о косяк, усмехнулся криво и с беспечным видом вошел в помещение.
Позже всех явились чахоточный малый, Череп-Свиридов и Чиляк. Руководитель боевой группы товарищ Вадим — Евдоким узнал в нем по голосу того, что распространялся о «свежем топливе», — сказал короткое вступительное слово, затем прочитал приговор Поволжского революционного комитета, гласивший следующее.
«Самарский губернатор Иван Блок до приезда в Самару состоял помощником губернатора Богдановича, казненного революционерами за расстрел златоустовских рабочих. В бытность свою гродненским губернатором Блок устраивал в тюрьме избиения политических заключенных. Скрываясь от возмездия, он перевелся в Самару, но и здесь продолжает свое черное дело. 27 июня в селе Матвеевском устроил кровавое избиение крестьян. За совершенные преступления перед народом губернатор Блок приговаривается к смертной казни. Приговор привести в исполнение немедленно членам самарской боевой организации социалистов-революционеров по жребию».
Тут же был разорван листок бумаги на десять кусочков, по количеству участников, и на одном начертано два креста. Кому он достанется, тот и должен убить Блока.