Выбрать главу

Павлов согласно покачивал головой.

— Поведение этих скотов, членов Думы, просто оскорбительно. На их заседаниях происходят недопустимые вещи. Социал-демократы открыто произносят подстрекательские речи. По их мнению, чрезвычайные меры и военное положение в губерниях — способ управления дураков. Министры тоже дураки, ибо не знают собственных законов, показывают свое умственное убожество и полное неумение решать вопросы государственной важности. Если бы у министров была совесть, то они сами бы давно ушли в отставку.

Павлов рассказывал это так, что трудно было понять: возмущен он выступлениями социал-демократов или ему доставляет удовольствие повторять то, с чем он сам, быть может, согласен, но сказать в открытую не может. Кошко знал его человеком добрым от природы, но помимо сердечности он был еще и преуспевающим петербургским чиновником, так что пальца ему в рот не клади. И если он всерьез думает так о правительстве, то следует вскорости ожидать еще чего-то.

— А что еще оставалось государю, как не coup d’état[9]? — развел руками Кошко. — Дожидаться новой пугачевщины? Ведь Дума не только приступила к выработке своего земельного закона, но раззвонила об этом в печати, взбудоражила все крестьянство.

— А расхлебывать приходится нам, — подал голос Блок.

Кошко понял, что тот имеет в виду, вздохнул.

— Проводить реформу будет весьма нелегко, — продолжал Блок. — Русский мужик привык к общине.

— Но и другого выхода нет, трудности случаются вначале при всяком нововведении. Чтобы новые идеи проникли в общество, нужно бороться за них, а потом уж дело пойдет, — заметил с бодрой уверенностью Кошко.

— Если люди не хотят быть счастливыми, нужно их заставить, и все! Иначе не поймут, — подхватил Павлов с блуждающей язвительной усмешкой.

Блок слушал собеседников, а думал, казалось, о своем и глядел из-под насупленных бровей в открытую дверь балкона. На последних словах Павлова он повернул голову, заговорил медленно, этакими крупнозернистыми фразами:

— Блажит русский народ. Блажит тупо, подловато, себе на уме… — Сделал паузу, поморщился страдальчески. — Поглядите, что делается в губернии! Грабежи, поджоги, потравы. Агитация огромна… Везде ночами на улицах галдеж, оскорбительные вопли… Учреждения власти на границе безумия… больны… расшатаны. Печать смердит страшно. Полиция щелкает наручниками без толку, вокруг пустоты щелкает…

Павлов перебил его с циничной ухмылкой:

— Видимо, велика, как говорил Лукреций, сила, вырвавшаяся из-под гнета судьбы.

Блок вздохнул озабоченно:

— К великому сожалению, мудрый Лукреций остается созвучен и нашему взбаламученному веку. Слишком много «идей фикс» появилось. Люди в пустоте своей и ущербности повыдумывали идеалов… Создали из своих же бед и разочарований и надеются на них, пока не умрут. Неосознанная комедия… Какой-то Маркс сочинил какую-то всеобъемлющую, с позволения сказать, науку, объясняющую якобы любые стороны существования и общественной жизни. Смешно! А в чем смысл этой жизни, полной ужасов и страданий? Во имя чего так держаться за жизнь, если каждого ждет неизбежная смерть? Никто, никакой философ ответить не рискует. Нет святого идеала — мозговерчение одно… Крошатся традиции вековые, качаются устои. Яд отрицания разъедает души, водоворот революции поднял со дна темные буйные силы, а мы надеемся на реформу, как на какую-то панацею. Нет, господа, это всего лишь бочка масла, выплеснутая в бурное море… Лишь бы чуть-чуть пригладить свирепую волну. Не то все это, не то, господа… Петр Алексеевич[10], а не Петр Аркадьевич нужен России…

Павлов смотрел с удивлением, как шевелятся тонкие, по-старчески розоватые губы Блока, которым пристали бы больше пылкие политические речи, а не пессимистические монологи, и усмехался про себя. Кошко омраченно поеживался, ему стало как-то стыдно за губернатора, проявляющего столь неприкрыто томление своего духа. Нет, характеристика, данная ему Столыпиным, явно не соответствует действительности. И настроение, и разговор, и внешность Блока производили тягостное впечатление. Такие не от мира сего лица Кошко видел в гробах. «А ведь вначале казался совсем другим. Или это кутерьма последних дней так его распотрошила?» — задумался Кошко и с легким презрением на холеном лице откинул свое могучее тело на спинку кресла так, что затрещало дерево. Павлов сосредоточенно рассматривал ногти, что-то соображая, висело тягостное молчание. Блок посмотрел на часы, торопливо поднялся — время было начинать совещание. Кошко и Павлов тоже встали, пошли в зал, где собрались вызванные чиновники и биржевики.

вернуться

9

Государственный переворот (фр.).

вернуться

10

Петр Первый.