И Вилонов взялся за это нелегкое дело.
— Какой там еще порядок хочешь ты нам всучить? — орали задиристо в сотню хриплых голосов. — Калякай рысью, неча!
— А порядок такой, чтобы не получилось — кто в лес, кто по дрова… Объединяться нужно, граждане! У железнодорожных рабочих свой союз, у пекарей — свой, у приказчиков — тоже, даже прачки организовались, а вы разве не рабочие люди? Бастовать, так бастовать всем! Чтоб не было среди нас иуд-предателей.
По толпе, пробежал угрожающий ропот. Вилонов продолжал с суровой страстностью, отрывисто и убежденно:
— Требования свои изложить. Точно, на бумаге. И послать с выборными.
— А кто нам фити-мити платить будет?
— Что жрать станем при забастовке? И так всю зиму голодали!
— Может, шельма Шихобалов аль Челышев ссуду дадут?
— Ха-ха! Дадут! Разевай хайло шире!
— Учредите собственную кассу, как это делают заводские рабочие. Сложитесь.
— А что? Верно, братцы! Не пойдем в кабалу к подрядчикам, гроб их жизни! — заорал шальным голосом горбатый крючник.
— Не трусь, народ крещеный, чеши во весь дух напропалую!
— А не уступят — пустить красного петуха всей Самаре! Бей подрядчиков! — лютовал Шестипалый.
Толпа хищновато подобралась, зашевелилась, озираясь. Подрядчиков поблизости не нашлось. Вилонов, видя упорные старания Шестипалого перебулгачить всех, нахмурился, показал на него с досадой пальцем:
— Тебе, видать, хочется Россию «подремонтировать»… А ее надобно заново строить. Заново. Понял? Только прежде место расчистить от старой рухляди. — И, повернувшись к голытьбе: — Первым делом изберите делегацию и казначея.
— Какого еще казначея? На кой он нам сдался, казначей твой? Вшей считать за пазухой у Васьки Косорылого?
Вилонов посмотрел вдаль на синеющие, повитые весенней дымкой Жигулевские Ворота, заключил твердо:
— Деньги будут. Выжмем из господ купцов.
— А не врешь?
— Не вру. Соберем и у населения, и комитет посодействует.
— Смотри, а то споймаем…
— Ладно. Кто имеет кого в делегаты?
— Пиши Балабана, слышь, старшего. Он речистый, всех купцов переговорит…
— Шестипалого давай! Чать, из духовного звания — три церкви обокрал, ги-ги!..
— Барышника вставь, пока штаны не пропил!
— Ваську, стало быть, Косорылого!
— Тоську тож!
Всяк, кого выкрикивали, проталкивался сквозь растущую толпу, лез в середину. Вставали в ряд, оглядывая один другого, будто впервые увидели, тускло улыбались.
Вилонов составил петицию биржевому правлению. Предъявлялись два требования: поденный найм без подрядчиков с оплатой не менее полутора рублей в день и организация общественных работ для безработных.
«Крещеный народ» угомонился, поутих, перестал обкладывать люто один другого. Выкрикнув делегатов, не мешкая, перешли к казначею. Опять толпа встрепенулась, сердито забурлила, ощерилась. Посыпалась бестолковая перебранка:
— На черта нам казначей?
— А бастовать-то как без казначея!
— Пошел он к такой матери, казначей твой!
— Слышь, мил человек! Как тебя там, Заводской! Послушай меня, назначь-ка лучше кого-нибудь из своих, чтоб подальше от греха, ей богу! — завопил умоляюще какой-то засаленный старичина.
Вилонов удивился:
— Странное требование! Зачем такое? Ведь касса будет ваша!
— То-то и оно…
— Потому и нельзя, что касса…
— Пропьет тую кассу наш… Обязательно пропьет.
— Это уж и говорить нечего. До кого ни доведись…
Вилонов только руками развел. Делегаты топтались гуртом на месте, сопели в ожидании. Перед тем как отправиться с петицией на биржу, он так напутствовал их:
— Граждане, убедительно прошу вас не забывать, что вы теперь не «хитрованцы» — вы представители трех тысяч трудового народа и вам не к лицу «стрелять» у буржуев деньгу, а паче того ругаться с каждой торговкой съестным и плевать на витрины лавок…
Представители трех тысяч, преисполненные решимости постоять за общее дело, надменно обрезали Вилонова: