— Как тебя зовут? — спросил он, движимый мимолетным раскаянием, и, не дождавшись ответа, внезапно уснул, как в пропасть рухнул…
Проснулся от напряженного гудения меди. Колокола, большие и малые, в умелых руках звонарей наяривали такое, что хоть вскакивай да пляши. Евдоким открыл глаза и встретился со взглядом той, с которой провел странную ночь. В нем было столько обиды и осуждения, что Евдокиму стало не по себе. Он поежился и, бодрясь, стараясь сгладить растерянность, задал все тот же глупый вопрос:
— Как тебя зовут?
— Решил познакомиться? — усмехнулась она едко и грубовато.
— Нехорошо все как-то… — промямлил он, запинаясь.
— Ишь ты! Совесть заговорила… — прищурила глаза женщина. Они у нее не то серые, не то коричневые — в полумраке комнаты не разберешь. Лицо круглое и кажется мужественным оттого, должно быть, что чуть скуластое, и только веснушки на носу придают ему что-то детское. Поверх дешевого розового одеяла — белые крепкие руки, белые, словно вымоченные, и в голубых прожилках. Ногти начисто стертые.
— Извини меня, — попросил Евдоким. — Наклюкался я вчера. И вообще…
— Раскаялся, гризун тебя забери! Вот и делай людям добро. Возилась с ним, как с дитем малым, тащила, а он…
— Здо́рово надо было тащить! Оставила бы, где был, не подох бы.
— И то правда… — согласилась она и отвернулась. Затем, помолчав, сказала со вздохом:
— Что делать, если такая уж жалостливая. Вижу, сидит человек выпивши чрез меру, бьется, бедный, головой об стол и плачет, аж рыдает. И так меня за сердце взяло — сил нет! Пропадет, думаю, где-нибудь под забором, обдерут как липку галахи… Горе, видать, у человека, коль такие слезы…
— Это я-то плакал? Скажет же… — буркнул Евдоким, хорохорясь.
— Навзрыд. Все о сестре Анисье что-то толковал. Нехорошее. Вот видишь, напомнила — и опять тебя в жар кинуло. Эх, счастье иметь брата заступника, а тут живешь, что горох при дороге: кто пройдет, тот и скубнет… Обидели твою сестру? Всех нас когда-нибудь обижают… Стоит ли горевать? Ха-ха! Если б все в девках оставались, то и мужиков бы не было. Ну, ладно, собирайся и тю-тю горошинкой…
— Как горошинкой? — вытаращился на нее Евдоким, вставая.
— Хм… еще спрашивает! Ты что же, на постой собрался? Уж люди по улицам ходят. Ни к чему мне, чтобы тебя здесь видели.
— Хорошо, я вечером к тебе приду.
— И не вздумай. Выкинь из головы! Я к этому не приученная. Уж сегодня так, ради праздничка… Разговеться. Да и тебе бежать пора, утешить сестру, чтоб не убивалась, дурочка, зазря.
Евдоким поежился и подумал против воли с мгновенной, как икота, душевной болью:
«Сестра… Не к той сестре ты прильнул… Тебя случай свел с Музой, открытой честной душой, а ты, пескаришка, клюнул на отруби с валерьянкой… Разинул рот и уши развесил, слушал, как нахваливают тебя на все завертки, блаженствовал, что наконец-то по шерстке погладили. Эх, пойду, на самом деле, опохмелюсь так, чтоб сам черт в башку залез и подсказал, как жить на свете дальше».
Глава седьмая
По Ильинской улице, застроенной приземистыми деревянными зданиями, часов в одиннадцать утра шли трое. Они направлялись в сторону тюрьмы. Кудреватый человек лет тридцати в черном пиджаке и модных брюках держал под руки двух барышень. Коричневая бородка клином и высокий котелок на голове делали его лицо чересчур длинным, словно вытянутым. Со стороны посмотреть — не то приказчик галантерейного магазина, не то мелкий чиновник. Среди прохожих часто попадались его знакомые. «С праздником Христовым, господин Воеводин!» — кланялись они и, проходя мимо, с интересом оглядывали миловидных барышень.
Та, что шла слева, крепкая, кургузая, с точно заспанными глазами, была Лена Рыжая, справа — высокорослая, совсем молоденькая, с тяжелой черной косой — Муза Кикина.
На перекрестке Симбирской улицы из-за угла вывернулся румяный паренек с жестким светлым чубом, торчащим, словно солома, и с никудышными усами. Вид у него был озабоченный.
— Ну, как телефонные дела, Саша? — кивнул Воеводин куда-то.
Александр Кузнецов (а это был он) ухмыльнулся озоровато.
— Спроворил все, как надо. Провода в трех местах чик-чик! — показал он из кармана кусачки. — Пусть господа жандармы покалякают теперь со своими братьями казачками!
— Куда путь держишь?
— За своими, в депо. Да! Распопов велел всем строго придерживаться намеченных маршрутов, не путать. Ну, я побежал. Там увидимся, — и снова пропал за углом.