Хорошее знание фактического материала, интересное сюжетное построение, колоритный язык, идейный пафос романа делают «Буян» значительным творческим достижением И. Арсентьева. Писатель впервые обращается к образам относительно далекого прошлого: в прежних романах автор широко использовал автобиографический материал. И надо сказать — первый блин комом не вышел. «Буян», несомненно, привлечет внимание не одних только куйбышевских читателей: события местного значения, описанные в романе, по типичности для своего времени, по художественному их осмыслению близки и дороги каждому советскому человеку.
ВИКТОР КРЫГИН
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
Часа в три пополудни двор опустел. Евдоким Шершнев присел на бревно под забором, снял форменный картуз и подставил лицо лучам еще не очень горячего апрельского солнца. Неровный ветерок пошевелил густой кудерь русого чуба, лениво перелистал раскрытый учебник агрономии. Рядом послышались чьи-то шаги, и тень закрыла книгу. Евдоким поднял голову и увидел Александра Коростелева.
— О! Ты откуда?
— Соскучился, вот и завернул по дороге… Здорово, Дунька! — приветствовал он Евдокима, протягивая руку. — Можно к тебе присоседиться? — Он усмехнулся, и длинное лицо его с задумчивыми серыми глазами вмиг преобразилось.
— Садись, место не куплено, — подвинулся Евдоким и посмотрел с интересом на бывшего однокурсника, которого в прошлом году исключили из Кинельского сельскохозяйственного училища. Краем уха Евдоким слышал, что выгнали Коростелева за какие-то политические делишки: то ли бумаги запрещенные нашли у него, то ли донесли, что агитацией революционной занимается, то ли за все вместе. Евдоким остерегался всяческих непозволительных штук и старался держаться от них подальше. Но Коростелев уселся рядом, блаженно сощурился на солнце, положил на колено несколько книжечек, сложенных стопкой, спросил:
— Что тут у вас нового?
— Слава богу, — вздохнул Евдоким, — кажется, пришел конец забастовкам-митингам. И то сказать, орали, орали: «Наука-де развивается только там, где она свободна, где ограждена от постороннего посягательства и беспрепятственно освещает самые темные углы человеческой жизни». Кому не известна эта азбука? Все ее знают, да толку что? Суета одна. Стипендий начальство не выплатило, и сразу все притихли. Директор, не человек — кремень, пригрозил: ежели студенты не приступят немедленно к занятиям, перестанет кормить. Значит, зубы на полку или разбегайся кто куда. Тут «мамкины бунтари» и вовсе скисли и про политику думать перестали, и про забастовку. На том и бунту капут. А сколько зря времени угробили! Выпускные экзамены на носу, попробуй теперь наверстай упущенное! А ты никак тоже экстерном сдавать приехал? — спросил Евдоким.
— Семафоры все закрыты… — ответил Коростелев неопределенно, и лицо его, только что безмятежно-веселое, стало вдруг мрачным. Уголки по-девичьи полных губ опали, глаза потемнели, концы тонких бровей опустились. Не лицо стало, а трагическая маска из античного театра. Не зря наблюдательные приятели прозвали его «Сашка Трагик».