Чиляк тяжело потопал к зданию училища. Череп-Свиридов надвинул на глаза картуз, взвел курки и повел Евдокима под конвоем в сторону канцелярии.
Только успели они пересечь двор, как вдруг раздался треск и звон, посыпались разбитые стекла. Евдоким оглянулся. Из окон третьего этажа, где размещались аудитории, вывалилась парта и, грохнувшись об землю, раскололась в щепки. За ней появилась вторая, третья, столы, стулья, вперемежку с ними полетели клочья учебных плакатов и разных пособий. В пустых проемах окон метались красные искаженные лица, напряженные руки, выбрасывающие мебель. Нестройный многоголосый крик и грохот перекатывались в воздухе, словно волны тяжелых камней, и разбивались, ударяя в голову пораженного Евдокима.
— Господи, да что ж это!.. — прошептал он коченеющим языком и растерянно посмотрел на Череп-Свиридова. Тот молча ткнул его дулом револьвера в бок и стремительно увлек в здание.
Дверь директорского кабинета заперта изнутри. Череп-Свиридов толкнул спиной, загрохал ногами — не открывают. Ноздри его хищно расширились.
— Высаживай! — велел он нетерпеливо Евдокиму.
— Да… как же… — пролепетал тот испуганно, но конвоир сунул ему под нос смит-и-вессон. Евдоким поддел дверь плечом — она не подалась. Навалился сильнее — то же самое.
— Отскочь! — рыкнул Череп-Свиридов и выстрелил дважды в скважину замка. Загремело эхо. Посыпалась щепня. — Сади! Ну!
Евдоким судорожно сжался.
— Гех! — выдохнул он в отчаянье и, разбежавшись, саданул изо всех сил. Створки сорвались, он влетел в кабинет и растянулся на ковре. Поднял голову, ошарашенный. Грозный директор — «не человек — кремень» — хлопал испуганно глазами, губы его тряслись. Помощник с русой бородкой и меловым лицом смотрел как-то отрешенно и уныло, а сгорбленный казначей, оцепенев, закрыл лицо руками.
Евдоким втянул в себя воздух, пахнувший порохом и гарью железа. В это время над головой его зазвучал знакомый и вместе с тем чужой голос:
— По распоряжению Поволжского революционного комитета все деньги и ценности экспроприируются на дело освобождения народа!
Евдоким вскочил, оглянулся. Что за наваждение? В дверях стоял Череп-Свиридов с револьверами в руках. Голова — как тыква, насаженная на жердь, а на тыкве зачем-то черная маска.
— Господа, ключи и ценности на стол! Живо!
Господа не шевельнулись.
— Та-а-ак… Дунька, а ну-ка!..
Евдоким посмотрел на него непонимающе.
— Ну! — прорычал тот взъяренно и выпалил внезапно из револьвера перед носом Евдокима. С потолка брызнуло известкой, помощник директора в мгновенье ока оказался под столом.
— Свят… свят… свят… — шептал тупо казначей, слабея телом.
Револьвер зловеще смотрел черным зрачком в рот Евдокима, а он стоял и молчал. Уши словно заложило ватой, а в голове юрким червячком копошилась странная неуместная мысль: «Вот так, должно быть, чувствуют себя убитые люди. Убитые только что, наповал. Тело улетает куда-то с неимоверной быстротой, не подчиненное больше мозгу, да и сам мозг уже не работает, только чувства еще бунтуют, продолжают по инерции течь неведомыми путями, доживая последние мгновения».
Евдоким нюхнул вонь порохового газа и вздрогнул; в глазах его помутнело от внезапного бешенства, от жажды сопротивления, но он тут же понял, что бороться в настоящую минуту бесполезно. Словно маньяк, в каком-то полудурье он двинулся к грозному директору.
Не прошло и пяти минут, как на столе лежала горка денег, связанных в пачке, — невыданная стипендия, часы, кольца, перстни присутствующих. Выразительный жест Череп-Свиридова — и добыча завернута Евдокимом в скатерть, еще жест — вынесена во двор. А там — мать ты, маменька! На третьем и на втором этажах все окна выломаны, мебель из аудиторий и спален свалена кучей во дворе. Разгром достиг первого этажа, где находились кухня и хозяйственные помещения. И здесь трудились, как волки в овчарне: рубили шкафы, били посуду. Надзирателей — ни души, разбежались, запрятались, как мыши в норы. Исчез и Череп-Свиридов с ценностями и деньгами.
Откуда-то выскочил потный, раздерганный Чиляк. Евдоким схватил его за шиворот, встряхнул.
— Вы что же, сволочи, сделали со мной! — крикнул он, чуть не плача.
Чиляк осклабился.
— Таких телят иначе к революции не приобщишь. Шевелись, не стой дубом! Волоки подушки вон туда, — показал он на середину двора.
Из разгромленного корпуса вынеслась буйная ватага распатланных молодцов, а за спиной Евдокима появилась еще одна. Она шествовала благопристойно, с чувством собственного достоинства и с некоторой даже торжественностью. Предводительствовал, как видно, Попасович, похожий на китайца старшекурсник — безбровый, безусый, с оттопыренными ушами и отвислым подбородком. Проследовав вперед, Попасович остановился со своими спутниками посреди двора, обтер губы, поднял, руку и, нахмурившись, густо прогудел: