фантази-рябчик. Мужчины в черном ужасно походили на знаки препинания, особенно когда они разделяли цветочную дамскую линию. Моторина несколько раз подбегала к занавесу и в дырочку, просверленную любопытными пальчиками, проверяла галдевшую публику; два губернаторских чиновника особых поручений, товарищ прокурора Лихутин, губернский архитектор Борщевский (кружковский премьер) с женой (у ней косачиныя брови), председатель земской управы Лукин (parvenu из волостных писарей), офицерик Серяков (кружковский комик) и т. д. А вон и она. Марья Антоновна Ливаневская, благодаря интригам которой Любовь Михайловна бомбой вылетела из драматическаго кружка. Ливаневская, раскрашенная, как вербный херувим, кокетливо щурит свои белобрысые глаза и довольно безцеремонно разсматривает в золотой лорнет собирающуюся публику. "У, мерзавка!-- откровенно думала Любовь Михайловна и даже сжимала кулаки:-- так бы кажется, растерзала тебя..." -- Ну что, как наши дела?-- опрашивал Добрецова Иван Петрович,-- они сидели в первом ряду.-- Первое действие сошло недурно... -- По пословице: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало... -- Это не много, Савелий Ѳедорович! -- Вы требуете, чтобы я изрекал хвалу?.. Нет, милашка, Добрецов прежде всего справедлив... После перваго действия было всего несколько жиденьких аплодисментов, и тем дело ограничилось. Когда Буянка в антракте подошла к занавесу, чтобы в дырочку посмотреть на публику, она отскочила в ужасе и слабо вскрикнула, так что стоявший за ней Чайкин слегка поддержал ее. -- Что с вами, Елена Васильевна?.. -- Он сидит тут... в первом ряду,-- шептала Буянка, закрывая глаза.-- Я его ненавижу... понимаете... -- Волноваться все-таки не следует: мы здесь не одни,-- спокойно заметил Чайкин. -- Ах, мне все равно!.. Я презираю его... Помните это несчастное письмо, которое вы мне тогда передали?.. Да нет, вы ничего не знаете... Никто ничего не знает!.. Меня удивляет только дерзость с его стороны... я ему писала... У него нет даже чувства собственнаго достоинства! Всякий другой мужчина на его месте никогда не позволил бы себе... Чайкину стоило большого труда увести ее подальше за кулисы, усадить на первую табуретку и принять необходимыя меры относительно стакана холодной воды и каких-то капель. Буянка растерянно глотала воду, облила себе платье и сквозь слезы шептала: -- Вы добрый, Платон Егорыч... да. Он молча смотрел на ея бледное лицо, тяжело поднимавшуюся грудь, на безпорядочно сбившуюся прическу и ждал, когда она успокоится,-- сейчас должен быть второй звонок. -- Зимой он часто бывал у нас.-- торопливо разсказывала Буянка, точно боялась умереть вместе со своей тайной.-- Он мне очень нравился и... и, право, я не знаю, как это случилось... Бедный дядя ничего не подозревал, а если б он только подозревал... -- Успокойтесь, ради Бога... сейчас занавес!.. -- Да?.. Я спокойна... Скажу только одно... нет, лучше идите вы и скажите ему, что он... он мерзавец! А Буров с небрежностью светскаго льва сидел радом с Ливаневской и равнодушно отвечал на ея вопросы. Это был почти красавец, если бы его молодое лицо не портили глупые чорные глаза и излишняя полнота подбородка. Ливаневская давно ухаживала за ним и, как говорила молва, не безуспешно. Буянка старалась не смотреть на них, но весь партер для нея слился в одно это лицо, небрежно глядевшее на нее глупыми черными глазами.