VII.
Прошел год, т.-е. театральный год. Для артистов Великий пост является постом вдвойне. Гастролировавшая в Чернобыльске труппа сидела в ожидании навигации,-- до Москвы, сделавшейся для актеров своего рода рынком, было далеко, и единственный путь открывался только водой. Дела шли так себе, а Буров роптал на неблагодарную публику. Он был недоволеп приемом и в душе завидовал даже Буянке, которая пользовалась некоторым успехом. Прямо он этого не говорил, хотя и не мог выдержать характера до конца -- для мелкой домашней войны было достаточно причин. Они жили вместе, занимая небольшую квартирку в чистеньком деревянном флигельке. -- Эх, удрать бы, куда глаза глядят!-- повторял Буров, шагая по крошечной гостиной.-- Разве здесь есть публика, которая могла бы оценить человека, понять его? Буянка старалась не раздражать это поднятое на дыбы величие и молчала. Она привыкла молчать, потому что поняла все ничтожество рокового человека, с которым связала ее судьба. Затем было еще одно обстоятельство, которое изменило ея характер до основания: в середине Великаго поста Буянка сделалась матерью. Родился прехорошенький мальчик. Ребенок походил на отца, и в нем теперь сосредоточивалось все чувство и вся любовь. Отец отнесся к этой радости с кислой гримасой: это не входило в его расчеты. Дети -- роскошь, доступная только очень богатым людям, а не странствующим артистам. Материнство усмирило Буянку. На время стихли те недоразумения и семейные счеты, которые вызывали взаимное недовольство и раздоры. Буянка забыла даже ничтожество своего мужа; она хотела быть только близко около него и ничего больше не требовала. Впрочем, Буров обращался с ней очень резко и приучил к известному подчинению. Это была грубая натура, поглощенная самообожанием. -- Куда же мы поедем?-- несколько раз спрашивала Буянка, когда речь заходила о навигации.-- Коля такой маленький, я пока работать не в состоянии. -- А как же другия актрисы работают? Терпеть не могу слезливых баб, которыя раскисают от перваго ребенка... Да что же мне, по-твоему, делать: поступить куда-нибудь волостным писарем, загубить карьеру?.. -- Я ничего не говорю, Мишель... -- Но зато думаешь... Я это вижу по твоей кислой физиономии. Все бабы одинаковы... Что было говорить на все это? Буянка начала догадываться, что Буров и не любил ея, а вся жизнь ея похожа на одну из тех жалких пьес, какими наводнена сцена за последнее время. Так же ни начала, ни конца, ни середины, а что-то безсмысленное и фатальное. Она сама проверяла себя и находила, что, пожалуй, тоже не любит мужа, если вычесть известную привычку и какую-то подлую жалость. И себя жаль и его, а главное -- жаль то хорошее, навстречу которому она шла и котораго не видела. Наступила Пасха. Средства быстро истощались, и Буров делался все мрачнее. Для него решением всех вопросов являлась всего одна фраза: "Вот откроется навигация...". Буянка чувствовала надвигавшуюся со всех сторон нужду и принялась за хозяйство, о котором до этого не имела понятия. Нужно было как-нибудь защищаться от напиравшей бедности. Она выгадывала на прислуге, на провизии, на белье,-- словом, на всех тех мелочах, какия размывали их благосостояние. Первый обед, приготовленный Буянкой, обрадовал ее, как открытие Америки: о, она сумеет быть полезной и будет бороться с обстоятельствами. Ведь, в крайнем случае, она может жить без всякой прислуги, только бы он был счастлив и спокоен. Но, к ея удивлению, он ни во что не ставил хозяйственные ея успехи и встретил кислой улыбкой свой домашний обед. -- Я совсем не желаю делать из тебя кухарку,-- заметил Буров, брезгливо переливая приготовленный Буянкой суп. -- Да ведь это на всякий случай... Мало ли что может быть! -- Нужно заметить, что я не выношу мещанства ни в чем.. Несмотря на такое обидное равнодушие, Буянка желала, чтобы у них праздник был настоящим праздником, и начала готовиться к нему ровно за две недели. Нужно было приготовить и сыр, и окорок, и куличи, и бабы, и разныя закуски, как это делается в семейных домах. Буров теперь редко оставался дома, а уходил куда-нибудь в гости или целые дни играл на бильярде в трактире. Буянка была даже рада этому, потому что на свободе могла приготовить великолепный сюрприз. В ней проснулась женщина, та женщина, которая, как перелетная птица, из соломинок и разной дряни лепит свое гнездо. У всех будет праздник и у них тоже... Между кухней и детской время летело с поразительной быстротой, и, возвращаясь домой, Буров, к удивлению, встречал такое довольное и счастливое лицо жены, так что раз даже пожал плечами и проговорил: -- Да ты у меня молодец, Буянка!.. Эта похвала заставила Буянку покраснеть. Да, она не такая, как другия женщины, которыя являются для своих мужей чем-то в роде пластыря. Она никогда не жаловалась, не удерживала мужа дома, не встречала его с кислым лицом, если он возвращался слишком поздно, и вообще старалась не вносить того бабьяго элемента, какой отравляет семейную жизнь. Пусть только он чувствует себя свободным и довольным, а о себе она как-то не думала. Ведь она была счастлива своим первым чувством, хотя это продолжалось очень недолго, всего несколько недель, а потом погасшую любовь мужа ей заменил ребенок. О будущем она старалась не думать, как и о самой себе: будет, что будет. Даже совсем некрасивыя вещи она старалась обяснить чем-нибудь таким, что стушевывало бы их темную сторону. Раз, например, Буров намекнул ей с грубой откровенностью, сто она могла бы попросить денег у дяди,-- он человек богатый, и что ему стоит дать какую-нибудь тысячу рублей. Буянка расхохоталось. -- Мишель, ты совсем наивный человек и не понимаешь, что я этого сделать не могу,-- обясняла она в шутливо-серьезном тоне.-- Пойми, что нельзя... Попрошайкой я не буду никогда, и наконец это просто неделикатно, безтактно и неприлично. -- Все это глупости!.. Ты просто не хочешь... -- Не не хочу, а не могу. Ты после это сам поймешь, а сейчас ты разсуждаешь, как ребенок. Итак, наступала Пасха. Буров ушел с вечера