уда-то к знакомым и предупредил, что вернется только утром,-- от знакомых пройдет прямо в церковь. Буянка даже была рада, что останется одна и на свободе устроит сюрприз. В хлопотах она не замечала, как летит время. Поставленные рядом два ломберных стола образовали один большой парадный. Белоснежная скатерть, симметрически разставленныя бутылки и тарелки с закусками в общем представляли настоящую праздничную картину. В обыкновенное время у них редко кто бывал, а на празднике, наверно, будут все актеры, и Мишель будет рад, что встретит их не по-холостому, как раньше. Это будет очень смешно, когда Мишель будет разыгрывать роль гостеприимнаго хозяина. Да, он привык ходить по чужим домам, а теперь приходится самому принимать гостей. Сначала это будет просто занимать его, как ребенка, а потом войдет уже в колею, и семейная жизнь покатится своим чередом. К двенадцати часам Буянка умаялась до того, что не чувствовала под собой ног. Когда ударили в колокол к Христовой заутрене, она прилегла отдохнуть. Мишель теперь в церкви... Ей хотелось встретить эту торжественную минуту вместе. Благочестием она не отличалась, но годовые торжественные праздники несли с собою целую струю таких хороших детских воспоминаний, когда мать увозила ее в церковь. Гул колоколов, огонь пасхальных свеч, праздничное пение, улыбающияся лица знакомых, собственное белое платье -- все это сложилось в одну ликующую светом и радостью картину. Увидит ли ея Коля эти детския радости и светлое детски-праздничное настроение? Буянке захотелось даже молиться, не за себя, а вот за этого маленькаго Колю, пред которым стояло неизвестное будущее. Милый ребенок, он уже улыбался, когда она подходила к его кроватке. Буянка заснула мертвым молодым сном и проснулась очень поздно. Ее разбудил чей-то осторожный голос в передней и шопот кухарки. Она спала, не раздеваясь, и сейчас же вышла в переднюю, плохо понимая, что делается кругом. Ах, сегодня первый день Пасхи... Где же Мишель? Вероятно, он вернулся часа в три и не хотел ее будить. Она даже почувствовала себя виноватой и любовно посмотрела на затворенную дверь в его комнату. -- Здравствуйте, Елена Васильевна,-- проговорил в полутьме передней чей-то знакомый голос.-- Христос воскресе!.. -- Боже мой, да это вы, Платон Егорыч!-- воскликнула Буянка, радостно целуясь с комиком из щеки в щеку.-- Воистину воскресе, голубчик... Какими судьбами вы попали сюда? Вот Мишель будет рад... -- Дядя вам кланяется...-- смущенно говорил Чайкин. -- Милый, как я о нем соскучилась! Представьте себе, ведь я ужасно люблю его и все время не собралась написать ни одного письма. Он здоров? А Харлампий Яковлевич? А Карл Иваныч? А Форсунка? А Колдунчик? Буянка сделала движение в сторону комнаты Бурова, но Чайкин удержал ее. -- Мне необходимо серьезно поговорить с вами...-- предупредил он ее, опуская глаза. -- Что такое случилось? Сначала нужно разговеться, а потом уж я к вашим услугам... Послушайте, вы меня пугаете! Наконец такой серьезный вид не идет комику. Ах, как я вам рада... ужасно рада. Вы мне сегодня сделаете праздник, а поэтому давайте еще похристосуемся. Чайкин окончательно растерялся и не знал, как ему приступить к делу. Дорого бы он дал, чтобы не быть здесь сейчас и не видеть улыбавшагося лица Буянки. Усадив ее в кресло, он подал заклеенный конверт без адреса. -- От дяди?-- спрашивала Буянка, нетерпеливо разрывая конверт. Взглянув на знакомую руку, она вся обомлела и как-то инстинктивно схватила Чайкина за руку, точно искала у него защиты и поддержки. Пробежав несколько строк, набросанных второпях дрожавшей рукой, она спокойно проговорила: -- Не может быть: это вы сами написали... В следующую минуту она была уже в комнате Бурова, которая оставалась пустой. Господи, что же это такое? Он бежал, бежал самым позорным образом, бросив ее с ребенком на произвол судьбы... Отчаянный крик Буянки заставил Чайкина броситься к ней на помощь. Она лежала на полу, разбитая, уничтоженная, опозоренная. Чайкин что-то такое говорил ей, заставлял пить воду, натирал виски одеколоном и опять говорил какия-то жалкия слова, которыми успокаивают погибающих. А Буянка чувствовала только одно, что страшная и давящая пустота наполнила вот эти комнаты, ея голову и сердце, что впереди ничего не осталось. За что же? -- Разве я была дурной женой?-- спрашивала Буянка, не обращаясь ни к кому.-- Разве я была плохой матерью?.. Несколько раз ей делалось дурно, и Чайкин ухаживал за ней с терпением сиделки. Письмо Бурова было коротко: "Милая Буянка, наше сожительство было простым недоразумением, как ты, вероятно, уже и сама догадываешься... Рано или поздно должно было случиться то, что я делаю сейчас. Да, я не создан для семейной жизни и тихих семейных радостей. Прости и забудь навсегда. Остальное узнаешь от Чайкина. Артист Буров". Возлюбленный Буянки не имел терпения дождаться навигации, занял где-то денег и уехал в Москву на почтовых. Чайкин ехал в Чернобыльск по поручению Ивана Петровича, чтобы проведать Буянку, и на почтовой станции совершенно случайно встретился с Буровым. -- Это письмо пойдет в pendant к тому, которое вы передавали ей в прошлом году,-- обяснил Буров, заклеивая конверт.-- Она славная девушка, и мне от души ее жаль.