у обращению с женщинами, но вы забываете, что сейчас вы у меня в доме... -- Так и запишем, мил.... т.-е. Елена Васильевна. Что же, у всякаго барона своя фантазия. -- А затем, как я догадываюсь, вы хотите предложить мне место сбежавшей примадонны? Да? К сожалению, я должна отказаться наотрез. -- Причина? -- Оставляю за собой право не обяснять причин, потому что оне касаются только меня одной... Добрецов посмотрел на Буянку суженными глазами, поднял плечи и пробормотал: -- Глупости... У Буянки явилось страстное желание выгнать нахальнаго старика вон, но она удержалась и только посмотрела на него злыми глазами, у ней даже губы тряслись от внутренняго бешенства. -- Кажется, я не давала вам повода оскорблять меня,-- проговорила она после длинной паузы. -- Вы это о чем, сударыня? -- О глупостях... -- Только-то! Тогда я с удовольствием беру свое слово назад... Привычка проклятая говорить откровенно, без цирлих-манирлих. Ну, виноват, ну, еще раз виноват... Что же из этого? Нахальство Добрецова было так откровенно, что Буянка против собственной воли улыбнулась. Косвенное предложение Добрецова отчасти и полестило ей: с его точки зрения он делал ей честь. Воспользовавшись этим моментом, Добрецов подсел ближе к хозяйке и заговорил своим обычным шутливо-серьезным тоном: -- Поговоримте серьезно, сударыня... Да, серьезно, как говорят между собою люди умные и понимающие друг друга. Забудьте на время, что вы женщина и что с вами говорит провинциальный антрепренер-волк. Начнем с положения провинциальной умной девушки... Ну, куда ей деваться, этой девушке, кроме замужества? А за кого ей выходить? В лучшем случае, получается жена какого-нибудь лекаря, чиновница и вообще самая заурядная и безличная дрянь. Сама по себе она имеет значение только, как тень своего мужа, не больше, и счастлива, если сделается наседкой. Молодость проходит быстро, жизнь опутывается тысячью бабьих мелочей, и от человека ничего не остается. В большинстве случаев получается вообще сплошная гадость, зашитая в тряпки.... Брр!.. Понимаете вы, что некуда ей деваться, вот этой самой умной девушке, а таких девушек десятки и сотни. Все оне погибают одинаково, заживо сгнивая на лоне так называемаго семейнаго счастья. Но, конечно, бывают исключения, энергичныя женския натуры, которыя протестуют и не хотят мириться с этой засасывающей гадостью. Итти куда-нибудь в учительницы, в конторщицы, вообще, на службу -- тоже ведь сладкаго не много... Я знаю, что вы лично и вот все эти умныя девушки передумали все это сотню раз. Так? Буянка молча наклонила голову в знак согласия: Добрецов говорил совсем не глупо для начала. -- Единственный выход для такой девушки -- это сцена,-- продолжал Добрецов.-- Но, к сожалению, на сцену толкает наших женщин только какая-нибудь крайность... В них нет необходимой предприимчивости, желания бороться с обстоятельствами, наконец итти рука об руку с тружениками-артистами по тернистому пути искусства. Если и находятся такия, то им подавай столичную сцену, европейскую известность... Но оне забывают только одно, что и самая маленькая провинциальная сценка дает полную самостоятельность и свободу, а это самое дорогое. -- Вы не договариваете только того, что эта театральная свобода покупается слишком дорогой ценой... Самая талантливая из артисток успеет состариться десять раз прежде, чем добьется какого-нибудь успеха только одним своим трудом. Надеюсь, что мы хорошо понимаем друг друга. Женщину на сцене эксплоатируют, как нигде, пока она сама не научится эксплоатировать всех других, то-есть когда вконец озлобится и потеряет всякий стыд и совесть. -- Хорошо, предположим, что вы правы. Что же из этого следует? Разве жизнь не та же сцена, только самая скверная сцена -- с плохим освещением, сквозным ветром и грязью? Все женщины играют на этой житейской сцене одне выходныя роли, а коронныя достаются по заслугам мужей или по рождению. Выхода все равно нет... Да-с, жизнь наша -- самая скверная сцена! Получается в результате парадокс, что настоящая жизнь только на сцене. Там женщина, действительно, живет, любит и страдает, радуется и плачет, торжествует и высказывает всю свою душу... В этом вся сила великих артисток, расходующих на сцене неизжитый запас своих жизненных сил. Другой жизни и нет... А повелевать толпой, нет, больше -- заставлять жить вот эту самую толпу, разве это не счастье, не наслаждение? Настоящая артистка живет тысячью жизней, сосредоточивая в себе, как в фокусе зажигательнаго стекла, мысли и чувства отдельных личностей. Я рисую вам завидную участь и единственную в своем роде... Про себя Добрецов не без ядовитости подумал: "наговариваю, как ярмарочный цыган, который торгует лошадь". Такие разговоры действуют на женщин гипнотически, как сейчас было с Буянкой: она притихла и вся сежилась, точно ей вдруг сделалось холодно. -- Что же вы мне хоть чаю не предложите, Елена Васильевна?-- напомнил Добрецов сам.-- У меня во рту пересохло... Уф, даже в пот бросило!.. Дальнейший разговор происходил в столовой, за чайным столом, т.-е. опять говорил один Добрецов, а Буянка внимательно слушала. Она время от времени вглядывалась в своего гостя и думала: неужели это тот самый Добрецов, котораго она еще так недавно ненавидела? Может-быть, это отец Чайкина... У них есть общия черты, в физиономии: Чайкин так же смешно вытягивает губы, суживает глаза и при разговоре наклоняет голову набок. Сейчас Добрецова смущало присутствие маленькаго Коли и старушки-няньки, и он только жевал губами, подбирая в уме какую-то ловко скроенную фразу. "Ох, уж эти мне театральные младенцы, чорт побрал бы их всех!" -- думал старый антрепренер, тяжело вздыхая. -- Мне остается только благодарить вас, Савелий Ѳедорыч,-- заговорила Буянка, чтобы прервать неловкое молчание.-- Мы каждый правы по-своему и каждый, вероятно, останемся при своем особом мнении. Добрецов сделал умоляющее лицо и скосил глаза на няньку. Коля кончил свой чай, и Буянка велела увести его в детскую. Когда нянька вышла, Добрецов заговорил таинственно, вполголоса, точно оперный заговорщик: -- Разве я прошу у вас ответа, Елена Васильевна? Ничуть... Подумайте, сообразитесь, еще раз подумайте, и тогда поговорим "по душам", а теперь я только желал вам изложить некоторыя предварительныя соображения. Нельзя-с... Нашего брата, провинциальных антрепренеров, считают за каких-то белых волков, а ведь мы можем кое-что понимать. Скажу больше, если кто и двигает искусство, так это мы, провинциальные антрепренеры. Да-с... Мы -- сила, потому что имя нам -- легион. Все смотрят на императорскую сцену, а их, этих императорских сцен, раз, два, да и обчелся. Потом, мы действуем на свой риск и страх и бредем точно в дремучем лесу. Будет время, и нас, стариков, помянут добрым словом. Ведь мы новь поднимаем, мы создаем публику, да если говорить правду, так и знаменитости-то столичныя отысканы нами... Петлин правду говорит, хотя он и болтун. У нас есть сознание общественнаго дела, мы просвещаем темную массу... Когда ушел Добрецов и как ушел, Буянка плохо понимала, за исключением того, что он опять называл ее "милашкой" и даже целовал руки. Положим, доверять ему она не доверяла, но он говорил то самое, о чем она боялась думать. -- А разбойник-то походит на отца, как две капли воды,-- говорил на прощание Добрецов, подмигивая в сторону детской.-- Понимаю ваше положение и, поверьте, сочувствую, как никто другой... Представьте, у меня есть даже предчувствие, что мы сойдемся и вы поймете меня. На следующий день Буянка была в городе. Иван Петрович даже испугался, когда она вошла к нему в кабинет, одетая вся в черное. Ей очень шел этот траурный цвет. -- Что случилось?-- спрашивал Иван Петрович, заглядывая, в глаза своей любимице. -- Пока ничего особеннаго,-- уклончиво ответила Буянка, улыбаясь. -- А ведь я тебя не узнал в первую минуту: точно и ростом выше и лицо белее, и вообще... гм... -- Что вообще? -- Ну, это не мое дело... После небольшого вступления Буянка откровенно разсказала дяде все, о нем был разговор с Добрецовым. Она не скрыла своего отвращения к этому старому театральному развратнику, а также и той невольной симпатии, с какой она отнеслась к нему на этот раз против собственной воли. -- Мы все дрянные люди, если разобрать, а Добрецов не хуже и не лучше других,-- резонировал Иван Петрович.-- Свинья он преотменная, нужно отдать честь, хоть в качестве антрепренера и единственный человек... да. А что касается того, что он тебе говорил о сцене и об артистах, то я могу только подтвердит его слова. -- Дядя, дядя, что ты говоришь?-- умоляюще заговорила Буянка.-- Я думала, что ты будешь бранить меня, отговаривать, а ты... Я ехала к тебе как пьяная. У меня голова кругом идет... Он пользуется моим безвыходным положением, Но я лучше, чем все они думают... я никому не сделаю зла... Буянка неожиданно расплакалась, что с ней еще никогда не случалось в присутствии дяди. Иван Перович растерянно бормотал какия-то безсвязныя жалкия слова и тоже прослезился. Чорт знает, как все это случилось! -- Милая, дорогая моя девочка,-- шептал он, гладя ея русую головку.-- Не плачь... -- А что я вынесла, дядя, за этот год своего затворничества?! И сейчас у меня в душе ад... Но я все-таки чувствую чистой душой и боюсь потеряться на сцене, где так много соблазнов. Меня теперь пугает каждый шаг вперед...