XIII.
Маленький Коля оставался как-то в стороне, под надзором старой няни. Мать он видел только по утрам, т.-е. в одиннадцать часов, когда она еще в постели пила свой утренний чай. Обыкновенно в это время Буянка, прихлебывая из чашки, перечитывала какую-нибудь роль и машинально ласкала ребенка. Это отчуждение произошло как-то незаметно, сменив первую горячую привязанность почти равнодушием. Однажды дядя Иван Петрович строго заметил Буянке: -- Ты забыла о своем ребенке. Это нехорошо... Скажу больше: это гнусно. Буянка как-то испуганно посмотрела на дядю большими глазами, но ничего не ответила. Ей сделалось совестно, и она дня три няньчилась с ребенком. Но это настроение быстро соскочило с нея, заслоненное театральной поденщиной, хлопотами и дрязгами, а маленький Коля рос на руках няни. Если кто скорбел всем сердцем о судьбе покинутаго ребенка, так это дворецкий Сергей Иванович. Теперь он являлся на квартиру Буянки и без спросу увозил Николая Михайлыча к дедушке. Старик сердился на незаботливую мать и, когда Буянка появлялась в доме дяди, обходил ее строгим молчанием. Замечание Ивана Петровича было вызвано настоянием все того же Сергея Ивановича. -- Это не порядок, сударь,-- ворчал старик себе под нос.-- Дитё не виновато... Да. Эх, да что тут и говорить! Запуталась наша Елена Васильевна, как рыба в верше. Ребенок уже давно привык к старику и встречал его каждый раз радостной, светлой, детской улыбкой,-- это было лучшей наградой для Сергея Ивановича. Собственно говоря, в течение сезона Буянке театр с его закулисными дрязгами и все одними и теми же разговорами начинал уже надоедать, первое впечатление захватывающаго волнения сменилось ремесленным чувством. Одне бритыя актерския физиономии чего стоили. Буянка сама не могла бы дать себе отчета, из какого угла на мое пахнуло холодом, но это было так, и она поняла, отчего мужчины-актеры в большинстве случаев пьют горькую, а театральныя женщины интригуют и сплетничают. За стенами вот этого театра для них не осталось ничего, и они живут окружающей их мишурой и своего рода призраками. К каждом сидел невидимый обреченный человек, как в монахе. Были свои театральныя крысы, которыя настолько срастались с театром, что для них весь мир сосредоточивался под его крышей. Дойти до такого состояния Буянка, конечно, не могла, и ее по временам начинала глодать угнетающая раздвоенность: она теряла веру в себя, в театр, в искусство. Это было холодное чувство молчаливаго отчаяния, когда человек остается глух к самому теплому слову утешения или участия. "Умереть бы...-- думала Буянка, закрывая глаза.-- Но и тут фальшь: цветы, венки, некролог Петлина в "Курьере", вычурная надгробная надпись... Ложь, ложь и ложь, от колыбели до гробовой доски". Свободные вечера, когда не было спектаклей, Буянка проводила теперь у дяди. Там обычную публику составляли редактор Петлин и Добрецов. Обремененный старческими недугами, Иван Петрович всегда был рад этим гостям и усаживался сейчас же за карты. Если Буянки не было, играли втроем в преферанс, а с Буянкой устраивали генеральский винт. Положим, она играла скверно, но зато не обижалась, когда на нее накидывались все трое. Особенно неистовствовал Петлин, игравший хуже других. Он, как все плохие игроки, обвинял в своих промахах других. Раз в субботу они заигрались особенно долго. Петлин проигрался в пух и прах, "просандалив" шесть роберов. Буянка потихоньку зевала в руку, но Иван Петрович увлекся и не отпустил ея. В самый разгар игры к Буянке своей неслышной походкой подошел Сергей Иванович и шепнул ей на ухо: -- Николай Михайлович нездоровы... -- Что такое случилось? -- Жар-с... Маленький Коля играл в столовой с разгоревшимся личиком. Голова была горячая, глаза блестели. Буянка сейчас же увезла его домой, что очень разсердило Ивана Петровича. -- С этими бабами невозможно играть серьезно,-- ворчал старик.-- Ну что там такое случилось? Пустяки какие-то. -- Женское дело, Иван Петрович,-- защищал Добрецов.-- Мне эти театральные младенцы костью в горле сидят, а я молчу... Что поделаете: закон-с природы. -- Да ведь мы не кончили робера, Савелий Ѳедорович? -- Ах, милашка: женская часть особенная. -- И глупость тоже особенная. Ну что она бросилась, как угорелая? Разве этим поможешь... Наконец дети всегда хворают. -- Закон-с природы, милашка... Коля быстро расхворался, и Буянка не спала над ним всю ночь. На репетицию она явилась с теми же глазами, с какими ушла от дяди вчера. Как на грех, ею были взяты на три дня сряду ответственныя роли, отказаться от которых она не имела права. Приходилось играть, когда на душе скребли кошки. Буянка как-то сразу упала духом и мысленно обвиняла себя во всевозможных преступлениях: она бросила ребенка, забыла его... Эта последняя мысль убивала ее. Приглашенный доктор определеннаго ничего не сказал, но в то же время и не ободрял особенно:-- "Неизвестно, чем разыграется болезнь маленькаго джентльмена... Необходимо подождать, пока выяснится болезнь". За больным ухаживали Агаѳья Петровка и Сергей Иванович, и Буянке было совестно перед ними. Она даже плакала в своей уборной. -- Э, милашка, так нельзя,-- ворчал Добрецов.-- Публика не любит, когда примадонны выходят на сцену с красными от слез глазами. -- А если я не могу? -- Пустяки, милашка! -- Вы зверь, а не человек, Савелий Ѳедорыч!.. Так обращаются только с пожарными лошадьми. -- Знаю, милашка, все знаю: сам отец многочисленнаго семейства. -- Вы... вы можете, вы смеете говорить о своих детях, которых бросали на произвол судьбы? -- Что же из того? Я не хуже и не лучше других отцов, и только... Не нужно волноваться, милашка... Мы должны служить публике, а публика знать ничего не хочет о наших семейных радостях. Мы -- обреченные люди... Болезнь Коли не выяснялась, хотя ему делалось все хуже, и он быстро слабел. Буянка теряла голову, доктор пожимал плечами и поднимал густыя брови все выше. Много ли нужно этакому клопу? Да и сказать не умеет, что болит... Наступила масленица, когда шли двойные спектакли, утром и вечером. Буянка могла быть дома только ночью, усталая, разбитая, изнемогающая. Она с молчаливым отчаяньем следила за быстрыми шагами болезни и ломала руки от сознания собственнаго безсилия. Ах, там ждет публика, которую нужно развлекать, этот зверь, не знающий пощады... Бросить все, но ведь этим можно погубить всю труппу: масленица выручала Добрецова за весь год. И без того впереди голодный Великий пост и голодное лето, а тут еще расчет артисты получат неполным рублем. Добрецов отлично понимал, в какие железные тиски попала Буянка, и ни слова не говорил ей об ея обязанностях. Ведь и потерпеть-то всего какую-нибудь одну неделю, а младенец подождет... -- И лучше, если сам догад