от этого визита чего-то особеннаго. В ней опять проснулась неудовлетворенная жажда какой-то иной жизни и позывы в неведомую даль. Ведь ее здесь решительно ничто не связывало, кроме больного старика-дяди, который, во всяком случае, не стал бы ее удерживать. А Чащилов ей совсем опротивел: неужели целую жизнь прожит в этом медвежьем углу и даже не посмотреть, как живут другие люди? Так, как она жила,-- нельзя жить: это похоронить себя заживо... Добрецов, Петлин и Чайкин явились раньше Охотникова, и их присутствие раздражало Буянку. Им-то что нужно? Только будут мешать и, наверно, не дадут сказать слова. Это возмутительно!.. Петлин вперед говорит: "наш Исай Борисович",-- что за амикошонство? Болтуны провинциальные, и больше ничего. Когда приехал Охотников, Буянка чувствовала себя очень скверно -- она была раздражена на всех. За чаем Петлин не утерпел и спросил: -- А как вы полагаете, Исай Борисович, относительно Елены Васильевны? Это общая наша любимица... -- Я не знаю, будет ли интересно самой Елене Васильевне знать мое мнение,-- уклончиво ответил Охотников, ласково взглянув на хозяйку.-- Навязываться со своим мнением как-то неудобно... -- Моя роль давно определена дядей в двух словах: чащиловская примадонна,-- не без горечи ответила Буянка.-- Потом, я не понимаю подобных разговоров вообще, потому что в глаза говорить правду но принято... Она была очень хороша в этот момент, хороша своей затаенной внутренней энергией, вибрацией голоса, взглядом потемневших глаз, всей фигурой. Охотников ловко переменил тему и заговорил вообще о новых веяниях в искусстве. Больным местом сейчас являлась обстановка пьес, убивавшая простоту недавняго добраго времени. Публика идет смотреть декорации и костюмы актрис, а не пьесу. Даже есть обстановочныя пьесы, от которых один шаг до феерии. Действующими лицами на сцене являются настоящия лошади, настоящие верблюды и даже слоны, настоящие паровозы, колбасныя лавки, фонтаны, дебаркадеры железных дорог, настоящий шелк и бархат, а в придачу к этому идут уже артисты. Это крайне опасный путь, который грозит деморализацией сцены, той сцены, на которой Шекспир ставил свои пьесы при сальных огарках. -- Верно, collega,-- соглашался Добрецов.-- Даже настоящих собак вытаскивают на сцену... А между тем я, например, всегда лаял за сценой сам, когда это требовалось по ходу действия. -- Вот видите...-- с улыбкой ответил Охотников.-- Я вас вполне понимаю, Савелий Ѳедорович. Буянка едва дождалась, когда кончится чай, и она незаметно увела Охотникова в сад. Весна только начиналась, и дорожки были усыпаны еще прошлогодним сухим листом. Зеленая мягкая травка пробивалась только кое-где, да цвели желтоватыя лесныя анемоны. Пахло горьким ароматом настоящаго весенняго леса, и Охотников вдыхал его полной грудью с особенным удовольствием. -- Вот что, Елена Васильевна,-- заговорил Охотников первым, прерывая неловкое молчание.-- Вы не спрашивали, а я ничего не говорил... Но теперь, перед отездом, могу сказать вам откровенно, что вам оставаться чащиловской примадонной просто грешно. В вас есть искренность, есть правда, а это такое сокровище, которое быстро заигрывается на маленьких сценах под руководством таких ценителей, как Петлин или Добрецов. Мой совет: уезжайте отсюда... -- Куда?-- тихо спросила Буянка.-- Я сама много раз думала об этом и ничего не могла придумать... -- Хотите, я вам помогу? Я понимаю, что ваше самолюбие может оскорбиться этим предложением, но ведь не все же люди думают только о себе... Себя самого я не желаю выставлять образцом добродетели, тем более, что в данном случае я хлопочу более всего о самом себе: мне доставит большое удовольствие видеть вас настоящей артисткой. Буянка молчала. Он взял ее за руку и старался заглянуть ей в глаза. Они, молча, шли все дальше и дальше. "Он меня подманивает, как комнатную собачку",-- думала она с непонятным для самой себя упрямством. В ней вдруг зародилось страшное недоверие к нему, к его хорошим словам, к безупречным манерам, ко всему,-- чем он ей нравился. Это было темное органическое чувство, охватившее ее с безотчетной силой. Ведь те маленькие провинциальные артисты, с их недостатками и пороками, лучше уже по одному тому, что они все на виду. -- О чем вы задумались, Елена Васильевна? -- Я боюсь вас, Исай Борисович... -- Вот как... Благодарю, не ожидал! Последнюю вульгарную фразу он сказал уже совсем другим тоном, прищурив глаза и сжав губы. Вся "хорошесть" точно слиняла с него. -- Да, боюсь,-- повторила тихо Буянка.-- Я отлично представляю себе тех женщин, которым вы уже говорили то же самое, что сейчас высказали мне... "Искренность, правда..." -- да? Оне вам верили и шли за вами, а потом вы отыскивали следующий номер искренности... Я вижу это по вашим глазам, по той излишней самоуверенности, с какой вы относитесь к женщинам, по вашему самодовольному тону... "Вот так влетел..." -- охнул про себя Охотников. -- И знаете, Исай Борисович, мне обидно за вас,-- продолжала Буяпка уже с азартом:-- обидно за вашу талантливость, за ваше исключительное положение, за искусство, наконец. В нас, маленьких людях, живет неискоренимая вера в исключительных людей, с которыми мы связываем все лучшее, чистое, святое... До этого разговора я именно так верила в вас, а сейчас вижу, что вы свое имя не носите с гордостью, а тащите, как приманку. -- Довольно, Елена Васильевна: вы правы...-- печально согласился Охотников.-- Да, вы угадали. Ну что же, легче вам от этого? Вы довольны?