XVI.
Буянка уехала с Охотниковым. Случилось это как-то совсем вдруг, так что Иван Петрович только развел руками. Сама же нападала на Охотникова, сама отыскивала в нем разные недостатки и вдруг свернулась. Перед отездом у дяди с племянницей произошла жаркая стычка, причем Буянка уже защищала Охотникова. -- А я ему не верю, этому накрахмаленному премьеру!-- кричал Иван Петрович.-- Нисколько не верю... Он весь фальшивый и, что опаснее всего, прилично-фальшивый. -- Да ведь это только одно предположение? Ни вы ни я не знаем Исая Борисыча. -- А что ты раньше говорила? а? Одно имя чего стоит... Из жидов не из жидов, из поляков не из поляков, а просто какой-то оборотень. -- Прекрасная логика: если человек ничего дурного не сделал, так сделает. Это называется разсуждать по-бабьи! Человек предлагает мне учиться... Это редкий случай, что я могу воспользоваться советами опытнаго и талантливаго артиста. Наконец, возьмем самое худшее: что он может сделать мне дурного? -- Знаем мы этих господ опытных артистов!.. Этот намек на Бурова бросил всю кровь в голову Буянке. Да, она была глупа, как пробка, но она дорого заплатила за свою ошибку, и, кажется, это достаточное ручательство за то, что вторая подобная глупость не повторится. Несмотря на частые споры и взаимныя недоразумения, Иван Петрович еще в первый раз позволил себе подобный намек на прошлое. Эта деликатность старика всегда обезоруживала Буянку, а теперь она уже ничем не сдерживала себя. -- Да, я любила Бурова,-- повторяла она с ожесточением.-- Да, он бросил меня... Да, у меня нет того будущаго, на какое в праве разсчитывать другия девушки. Что же из этого следует? Разве я кого-нибудь обманула? Разве я солгала кому-нибудь? Если нет мужчин, которым можно довериться, если нет сердца, которое не обмануло бы вас... Дядя, милый, ведь ты забываешь, что я молода, что я жить хочу!.. -- Вот это-то я и хотел тебе сказать, что в молодости главная опасность... Положим, что этот недостаток у женщин проходит быстро, но мы говорим о настоящем. Не верю я твоему Исаю Борисычу!.. -- Он столько же твой, сколько и мой... Я хочу учиться, я хочу видеть настоящих артистов, жизнь людей... Что же мне осталось? Ну, скажи! что?.. -- Разве я оракул, чтобы отгадывать будущее? -- А я тебе скажу, что,-- отравиться... Да. Теперь понял? Разве я не понимаю, что так жить, как я жила, невозможно, что, наконец, порвалась последняя нить, которая привязывала меня к жизни... Я -- лишняя. Когда тебя не будет, куда я пойду со своим одиночеством? Ты думаешь, для меня все в том, чтобы сделаться чащиловской примадонной? Жестоко ошибаешься... Мне мои дешевые успехи уже надоели, и я не хочу жить фальшивой монетой. -- Слова, слова, слова!..-- грустно повторял Иван Петрович, покачивая своей седой головой в такт азартной речи Буянки. Но этим дело не ограничилось. Следующим номером явился Добрецов, который молчал до последняго момента. -- Вам-то что от меня нужно?-- довольно резко спросила Буянка, когда Добрецов приехал к ней прощаться. -- Напомнить о себе заехал, Елена Васильевна,-- с необычной для него кротостью ответил старый театральный волк.-- Вот вы на большую дорогу выходите... да. Что же, большому кораблю большое и плавание. Да-с... Обо всем позаботились вперед, милашка, и себя не забыли, а только вот нас-то и обошли. Впрочем, что же, не вы первая, не вы последняя!.. Всех туда тянет, где и слава, и деньги и шум, а мы будем здесь дотягивать свою гарнизонную службу. -- Все-таки не понимаю, что вам от меня нужно, Савелий Ѳедорыч? -- Ничего-с, Елена Васильевна... У нас свой воз, а у вас свой. Когда я был молод, то и меня тянуло туда, но я воздержался: мне вот здешнее-то дорого-с. Да... Кто без меня-будет гг. артистов пропитывать? Плох Добрецов, и плут он, и ругатель, а без него тоже нельзя. Залетные-то гости не надежны: сегодня здесь, завтра там, а Добрецов останется. Да-с... -- И только? -- И только. Добрецов останется на своем посту и умрет, как водовозная кляча в своих оглоблях... Буянке показалось, что Добрецов чего-то не договаривает и что в его тоне с ней чувствовалась какая-то новая нотка. Ей безотчетно сделалось жаль старика-дядю и неугомоннаго редактора Петлина. Последний успел забыть о своих нежных чувствах к Буянке, потому что они были заслонены горделивым сознанием того, что это он предсказал ей блестящую артистическую будущность. -- Вот посмотрите, как мы развернемся там...-- ораторствовал он, размахивая руками.-- Елена Васильевна, вы припомните провинциальнаго редактора, который всегда гордился вами. Чайкин и Агаѳья Петровна ничего не говорили, но их молчание было красноречивее всех слов. Жаль было и попку Карла Иваныча и собаку Колдунчика, но что поделаешь?.. -- Дальние проводы -- лишния слезы,-- решил Охотников, назначив день отезда. До первой станции провожал Буянку один Сергей Иванович, который привез от нея общий поклон. Старик хмурился и молчал, несмотря на все разспросы. Что же тут было говорить, уехала и все тут. Первые месяцы о ней не было ни слуху ни духу, точно в воду канула. Первую весточку о Буянке принес на дачу все тот же Петлин, вырезавший из газет заметку о гастролях Охотникова на юге России. Фамилия Лохмановой-Голынец упоминалась только между прочим, как дополнение к путешествующей театральной звезде. -- Это первые опыты, а до сезона еще далеко,-- обяснял Петлин ничего не значившее известие.-- Артисты сбиваются в кучки осенью, как перелетныя птицы, тогда и мы увидим, к какому стаду пристала наша Буянка. Осенью Петлин усиленно разыскивал в театральных анонсах имя Буянки и не находил. Ошибка заключалась в том, что он искал его рядом с именем Охотникова. Буянка потерялась окончательно. Иван Петрович сильно встревожился и старался совсем не заводить о ней речи. Ну, отчего она не написала ему ни одной строки? Неужели это так трудно, тем более, что она знает, как ея молчание тревожит больного и стараго дядю. По ночам на Ивана Петровича нападал иногда какой-то суеверный страх; уж не сделала бы над собой чего-нибудь она, эта эксцентричная и крайне искренняя голова? Но ведь тогда можно бы знать через газеты, что и как, а пока в газетах о Лохмановой-Голынец ни слова. Настал октябрь. Труппа Дсбредова открыла свой зимний сезон. Из прежняго состава оставался один Чайкин, да еще поступила на выходныя роли Агаѳья Петровна. -- У этой милашки таланта ни на грош,-- говорил про нее Добрецов.-- Но нам нельзя без хорошеньких рожиц... Каши маслом не испортишь. Поп и комик мой голову повесил: мрачный, мерзавец, сделался. В конце октября Чайкин заявился к Ивану Петровичу на дачу,-- старик жил на ней безвыездно,-- и с торжествующей таинственностью подал письмо. -- От Буянки?-- изумился Иван Петрович, не веря собственным глазам.-- Что же она такое пишет? -- Читайте... Вооружившись очками, Иван Петрович с трудом разобрал небрежно написанное письмо, в котором Буянка сообщала, что "служит" на одной из частных столичных сцен под новым псевдонимом Ривольской. В приписке она спрашивала о здоровье дяди,-- это, повидимому, была главная основа всего письма. -- Да, теперь понимаю...-- вслух думал Иван Петрович, перечитывая письмо.-- Она не хотела выступить под своей фамилией чащиловской примадонны и захотела создать себе новое имя. Да, артистическая гордость... А вы, Платон Егорыч, ничего не слыхали о Ривольской? -- Нет, читал в одной театральной газетке, что это новая артистка, которая пользуется большим успехом. Ей даже предсказывали будущее... -- А Петлин-то, Петлин-то в каких дураках остался!-- от души смеялся Иван Петрович.-- Он ищет Лохманову-Голннец, а от нея давно и след простыл... Ха-ха! Ловко... Старик не досказал одного, именно, что молчание Буянки обозначало и то, что она ошиблась в Охотникове, но не хотела об этом ничего говорить. Обойти этот вопрос молчанием в письме к дяде было неудобно, вот она и пишет Чайкину, как нейтральному лицу, которому ни до чего дела нет. Что же, этого следовало ожидать, и только нужно удивляться, как это ему раньше не пришло в голову. Буянка иначе и поступить не могла, насколько она еще осталась Буянкой. Незадолго до Рождества, когда дни начали уже прибывать "на воробьиный скок", Сергей Иванович ранним утром несколько раз на цыпочках подходил к спальне Ивана Петровича, прислушивался, не проснулся ли барин, и опять отходил. Было еще темно, и в столовой горела стенная лампа. В двух комнатах уже топились печи, как велось издавна, чтобы печи были истоплены, когда барин проснется. По зимам для них это первое удовольствие, чтобы в комнатах было жарко. Сергей Иванович сегодня особенно усердствовал и накалил печи до невозможнос