сту и умрет, как водовозная кляча в своих оглоблях... Буянке показалось, что Добрецов чего-то не договаривает и что в его тоне с ней чувствовалась какая-то новая нотка. Ей безотчетно сделалось жаль старика-дядю и неугомоннаго редактора Петлина. Последний успел забыть о своих нежных чувствах к Буянке, потому что они были заслонены горделивым сознанием того, что это он предсказал ей блестящую артистическую будущность. -- Вот посмотрите, как мы развернемся там...-- ораторствовал он, размахивая руками.-- Елена Васильевна, вы припомните провинциальнаго редактора, который всегда гордился вами. Чайкин и Агаѳья Петровна ничего не говорили, но их молчание было красноречивее всех слов. Жаль было и попку Карла Иваныча и собаку Колдунчика, но что поделаешь?.. -- Дальние проводы -- лишния слезы,-- решил Охотников, назначив день отезда. До первой станции провожал Буянку один Сергей Иванович, который привез от нея общий поклон. Старик хмурился и молчал, несмотря на все разспросы. Что же тут было говорить, уехала и все тут. Первые месяцы о ней не было ни слуху ни духу, точно в воду канула. Первую весточку о Буянке принес на дачу все тот же Петлин, вырезавший из газет заметку о гастролях Охотникова на юге России. Фамилия Лохмановой-Голынец упоминалась только между прочим, как дополнение к путешествующей театральной звезде. -- Это первые опыты, а до сезона еще далеко,-- обяснял Петлин ничего не значившее известие.-- Артисты сбиваются в кучки осенью, как перелетныя птицы, тогда и мы увидим, к какому стаду пристала наша Буянка. Осенью Петлин усиленно разыскивал в театральных анонсах имя Буянки и не находил. Ошибка заключалась в том, что он искал его рядом с именем Охотникова. Буянка потерялась окончательно. Иван Петрович сильно встревожился и старался совсем не заводить о ней речи. Ну, отчего она не написала ему ни одной строки? Неужели это так трудно, тем более, что она знает, как ея молчание тревожит больного и стараго дядю. По ночам на Ивана Петровича нападал иногда какой-то суеверный страх; уж не сделала бы над собой чего-нибудь она, эта эксцентричная и крайне искренняя голова? Но ведь тогда можно бы знать через газеты, что и как, а пока в газетах о Лохмановой-Голынец ни слова. Настал октябрь. Труппа Дсбредова открыла свой зимний сезон. Из прежняго состава оставался один Чайкин, да еще поступила на выходныя роли Агаѳья Петровна. -- У этой милашки таланта ни на грош,-- говорил про нее Добрецов.-- Но нам нельзя без хорошеньких рожиц... Каши маслом не испортишь. Поп и комик мой голову повесил: мрачный, мерзавец, сделался. В конце октября Чайкин заявился к Ивану Петровичу на дачу,-- старик жил на ней безвыездно,-- и с торжествующей таинственностью подал письмо. -- От Буянки?-- изумился Иван Петрович, не веря собственным глазам.-- Что же она такое пишет? -- Читайте... Вооружившись очками, Иван Петрович с трудом разобрал небрежно написанное письмо, в котором Буянка сообщала, что "служит" на одной из частных столичных сцен под новым псевдонимом Ривольской. В приписке она спрашивала о здоровье дяди,-- это, повидимому, была главная основа всего письма. -- Да, теперь понимаю...-- вслух думал Иван Петрович, перечитывая письмо.-- Она не хотела выступить под своей фамилией чащиловской примадонны и захотела создать себе новое имя. Да, артистическая гордость... А вы, Платон Егорыч, ничего не слыхали о Ривольской? -- Нет, читал в одной театральной газетке, что это новая артистка, которая пользуется большим успехом. Ей даже предсказывали будущее... -- А Петлин-то, Петлин-то в каких дураках остался!-- от души смеялся Иван Петрович.-- Он ищет Лохманову-Голннец, а от нея давно и след простыл... Ха-ха! Ловко... Старик не досказал одного, именно, что молчание Буянки обозначало и то, что она ошиблась в Охотникове, но не хотела об этом ничего говорить. Обойти этот вопрос молчанием в письме к дяде было неудобно, вот она и пишет Чайкину, как нейтральному лицу, которому ни до чего дела нет. Что же, этого следовало ожидать, и только нужно удивляться, как это ему раньше не пришло в голову. Буянка иначе и поступить не могла, насколько она еще осталась Буянкой. Незадолго до Рождества, когда дни начали уже прибывать "на воробьиный скок", Сергей Иванович ранним утром несколько раз на цыпочках подходил к спальне Ивана Петровича, прислушивался, не проснулся ли барин, и опять отходил. Было еще темно, и в столовой горела стенная лампа. В двух комнатах уже топились печи, как велось издавна, чтобы печи были истоплены, когда барин проснется. По зимам для них это первое удовольствие, чтобы в комнатах было жарко. Сергей Иванович сегодня особенно усердствовал и накалил печи до невозможности. Время от времени он на ходу крестился и бормотал себе под нос: -- Дай Ты, Господи! Охрани, Владычица небесная... А барин как на грех разоспался дольше обыкновеннаго. Старик наконец не утерпел, подошел к двери спальни и осторожно кашлянул: куда ни шло -- семь бед, один ответ. -- Ты с ума сошел?-- послышался недовольный голос Ивана Петровича.-- Чего сапожищами-то своими стучишь, точно лошадь, которую подковывают? -- Сударь... -- Я вот тене покажу такого сударя... Барин обругался форменно, а заснуть во второй раз не мог. Послышалась зевота, старческое кряхтенье и опять брань, но уде добродушная, так, для фасону. Сергей Иваныч даже улыбнулся в руку, стоя у двери. -- Эй, Сергей Иваныч... -- Сейчас, сударь! Когда Сергей Иванович вошел в спальню, на ночном столике уже горела свеча. Ивану Петровичу стоило взглянуть на вернаго слугу всего один раз, чтобы понять, что случилось что-то необыкновенное: старик весь так и сиял... Сначала это даже немного точно обидело Ивана Петровича: чему обрадовался старый дурак? Но потом он сам почувствовал себя тоже весело и, как бы между прочим, спросил: -- Что случилось-то? Уж не именинник ли ты сегодня?.. -- Помилуйте, день ангела моего пятаго июля справляю, сударь... Оглядевшись, Сергей Иванович на цыпочках подошел к самой кровати и прошептал: -- Приехали-с... -- Кто приехал? -- Оне-с... Слушаю этак около пяти часов, будто колокольчик в лесу дрогнул... Кому бы к, нам быть в такую пору? Ну, прислушался... Ближе, ближе... Я вскочил, накинул живой рукой шубенку, а к крыльцу уж подкатила этакая кибиточка. Выскочил я на крыльцо, гляжу и собственным глазам не верю: Елена Васильевна собственной персоной. Ей-Богу!.. Вас не приказали будить и сами сейчас спать. И сейчас спят... -- Тише ты, чего рот-то разинул!.. Сергей Иванович закрыл рот обеими ладонями и даже затаил дыхание.