IV.
Буянка провела скверно ночь и, проснувшись поздно утром, почувствовала себя очень скверно. Ей сделалось стыдно за свой вчерашний порыв. При ярком дневном свете мысль работала ясно и спокойно, и девушка смотрела на вчерашнюю себя, как на чужую. Слезы, глупыя истерическия фразы, волнение -- к чему все это? Глупо и еще раз глупо... О Бурове она старалась совсем не думать, а его письмо было для нея оскорблением. Да она и не любит его, если разобрать. Вся эта история скорее выражала неудовлетворенную потребность любви, а сам по себе Буров порядочный нахал и вообще грубое животное. Наконец он просто малограмотный человек. Остается, следовательно, одна внешность, кое-какия манеры и раздутая Харлампием Яковлевичем популярность. По странной ассоциации идей Буянка всю ненависть сосредоточила теперь именно на несчастном редакторе. Конечно, он виноват во всем... По пути досталось и комику Чайкину. Вспомнив о нем, Буянка даже покраснела: а если Буров посвятил этого наперсника в их тайну?.. Нет, этого не может быть. -- А чорт с ними!..-- вслух проговорила Буянка, быстро одеваясь. Сегодня она увидит Петлина на репетиции и хоть на нем сорвет расходившееся сердце. Да, ведь сегодня репетиция, и у Буянки уже несколько дней валялась принесенная Петлиным роль, а она еще не прикасалась к ней. Отказываться сейчас было поздно. Эта забота сразу отвлекла внимание Буянки от вчерашняго. Она позвонила. -- Что дядя? -- Обнакновенно, на галдарее... -- Скажи, чтобы лошадь закладывали: я еду в город. Пока Дуняша ходила, с этим приказанием, Буянка в шляпе и в летней накидке, с зонтом в руках, вышла на террасу. Остановившись в дверях, она проговорила; -- Что же вы не извинитесь, милый дядюшка? Вы меня вчера оскорбили. -- Ну что ж, виноват... да и ты тоже хороша. -- Хорошо, я в искупление своей вины заказала сегодня ботвинью... Довольны?... -- А ты это на репетицию собралась? Вчера болтал Харлуша... Как пьеса называется? Буянка назвала пьесу одного моднаго автора, и Иван Петрович замахал обеими руками. -- Ах, знаю, знаю... Скроена и сшита, как платье, для одной женской роли, вернее -- для одной известной актрисы, а других ролей не полагается. Играли бы лучше Островскаго, а то ведь смотреть нечего. -- Островский, надоел, и публика требует новинок. Что же делать, если лучше ничего нет? -- Да, да, модная пьеса, с припадочной героиней и декорациями из остальных ролей. Ничего цельнаго, ни одного характера, о действии нет и помину... Ах, уж эти мне модные авторы!.. Во всем репертуаре ни одной свеженькой пьесы, за которой можно было бы отдохнуть. Я бы на твоем месте ни за что не стал участвовать. -- Я обещала Петлину. -- Лошадь подана,-- доложила Дуняша. Щегольская летняя пролетка на низком ходу ждала у подезда, кучер Андрей, натянув вожжи, выравнивал горячившуюся серую в яблоках лошадь,-- он любил ездить с барышней. До города всего версты три, дорога мягкая -- катанье, а не езда. Буянка часто сажала кучера рядом и правила лошадью сама. Но сейчас она сидела в экипаже и всю дорогу думала почему-то о комике Чайкине. Чащилов залег по течению реки Лохманки неправильным четырехугольником, Эте был очень бойкий провинциальный городок, кругом обложенный промышленными заведениями. Торговля, если и не процветала, то все-таки жить было можно. Тон задавало чиновничество, несколько богатых купеческих фамилий и разорявшееся дворянство. Издали летом город вечно был покрыт пыльным облаком. В воздухе тянулись темныя полосы фабричнаго дыма. Главная улица в Чащилове называлась Московской. Дом Ивана Петровича стоял на углу, наискось с губернаторским. Это была старинная и довольно вычурная постройка, с колоннами и резными фронтонами. Собственно во всем доме хороша была одна центральная зала человек на триста, с приспособленной к ней домашними средствами сценой. Первое, что поразило Буянку, когда экипаж остановился у низенькаго подезда, был комик Чайкин, поджидавший кого-то с чисто-театральным терпением. -- А я уже поступил к вам в труппу, Елена Васильевна,-- проговорил он, протягивая руку. -- Харлампий Яковлевич уже успел вас завербовать?-- удивилась Буянка. -- О, да... Сегодня рано утром получил от него записку, и вот жду здесь: господа любители не торопятся. -- Да, это наш общий порок; мы вечно опаздываем. В доме оставался летом дворник да старик Сергей Иваныч, известный под именем дворецкаго. Сергей Иваныч составлял в доме все. К Буянке старик особенно благоволил и только для нея "заведывал сценой", как он говорил, то-есть хранил декорации, освещал сцену и так далее. Чайкина старик почему-то встретил очень недружелюбно и просто не пустил в залу. Мало ли кого Харлампий Яковлевич нашлет. Не в своем доме распоряжается, а барышня приедет, так как сама знает. Пока Буянка разговаривала на подезде, приехал Петлин. -- Никого нет?-- тревожно осведомился он, машинально подавая руку.-- Это наказание... Уж как я просил, чтобы не опаздывать. Тьфу... -- А вы не волнуйтесь, Харлампий Яковлевич,-- успокаивала его Буянка. Когда они вошли в залу, Петлин отвел ее в сторону к с торжеством проговорил: -- А какого я водевилятника приспособил? Небось, вы сами не догадались его пригласить? То-то... А у нас именно водевилятника и недоставало!.. Любители начали собираться. Первой приехала земская учительница Агаѳья Петровна Лукина,-- она еще только выступала, и ея амплуа на определилось. Счастливая сценическая наружность и свежее хорошенькое личико делали ее заметной в любительском кружке. Ей покровительствовала Любовь Михайловна Моторина, которую Иван Петрович называл "одним из семи смертных грехов". Это была полная высокая дама, неопределенных лет, с очень решительным лицом и большими темными глазами. Она играла grandes dames, если не было других. К Лукиной она относилась с особенной деспотическою любовью и всюду ее сопровождала, как и сейчас. -- А где же у нас Александр Иваныч?-- спрашивала Моторина, наступая на Петлина своей рельефной грудью. -- Он, вероятно, скоро придет, Любовь Михайловна,-- оправдывался редактор, отступая перед энергичной дамой.-- Кстати, позвольте вам представить: комик Чайкин... -- Очень приятно,-- равнодушно протянула Моторина, не подавая руки.-- Да где же, в самом деле, Александр Иваныч? Это свинство -- заставлять себя ждать... Лукина была очень застенчивая девушка и постоянно пряталась где-нибудь ко уголкам, как и сейчас. Крикливыя ноты в голосе Моториной ничего хорошаго не обещали. Но в самую критическую минуту появился сам Александр Иваныч -- молодой человек "приятной наружности", одетый с претензией на щегольство. Он ходил мягко, говорил вкрадчивым тихим голосом и, несмотря на то, что служил в земстве помощником секретаря, пользовался большим успехом в дамском обществе. Еще в передней Александр Иваныч слышал, как бунтовала Любовь Михайловна, но только улыбнулся и с улыбкой же подошел прямо к ней. -- А, легок на по